Дженнифер Финни Бойлан написала две книги, посвященные ее гендерному переходу и гендерной идентичности – «Все мои дети» (All My Children) и «Опра» (Oprah)
[1542]. Когда я спросил, хочет ли она, чтобы ее воспринимали как женщину или как трансгендера, она сказала: «На национальной сцене перед 20 миллионами людей я счастлива быть трансгендером. Каждый день, заходя в магазин, ресторан или на заправку, я хочу, чтобы меня воспринимали как женщину. Я называю себя женщиной, зная, что понятие женщина включает Бритни Спирс и Барбару Буш. Посмотрите на Джулию Чайлд! Я такая же женственная, как Джулия Чайлд».
Я навестил Дженни, которой тогда было 49 лет, в доме ее матери в пригороде Филадельфии. Ее старая комната выглядела, как комната пацана – потрепанная мебель, рок-н-ролльные плакаты на стенах. Она показала мне кладовку рядом. «Раньше здесь хранилась женская одежда – мамы и сестры, – сказала Дженни. – Я могла взять все, что было за этой дверью». Джим Бойлан всегда знал, что он женщина, но он также знал, что его переход будет болезненным для других. «Ну, я подумала, что если я смогу заставить парня в себе работать, то надо это сделать, – рассказывала Дженни. – Прошло почти 40 лет, прежде чем я поняла, что зашла так далеко, как только могла – 44 года до операции. Вместо того чтобы жалеть, что я не совершила переход раньше – если речь идет о желаниях, – я бы хотела родиться женщиной. Вот она я, взрослая женщина, но у меня есть детство. Если я когда-нибудь чувствую себя потерянной или грустной, это потому, что я не могу увидеть свою жизнь в целом, я не могу понять, как я попала сюда оттуда».
Превращение в Дженни повлекло за собой целый комплекс операций: вагинопластику; процедуру очистки лица и трансформации бровей, чтобы придать лицу более женский вид; удаление кадыка. «Операция оказалась легкой, – сказала она. – Ничего не отрезано. Неовагина выглядит так, как ей положено, и делает то, что положено; водопровод работает, и электричество тоже. Я бывала у врачей, которые даже не смогли ничего заподозрить».
Джим Бойлан был женат, и его жена, Диди, решила не разводиться, хотя однажды она сказала Дженни: «Каждый успех, который случается у тебя как у женщины – это для меня провал». У них двое детей, которые появились, когда Дженни еще была мужчиной. «Диди – гетеросексуальная женщина, которая занимает центральное место в моей жизни, и все же я ее не привлекаю, – сказала Дженни. – Все говорят, что Диди – святая. Не думаю, что нескромно с моей стороны будет сказать, что ей повезло выйти за меня замуж, потому что я хороший человек, я люблю ее и я хороший родитель для наших детей. С семьями всякое случается. Дети болеют раком. Родители попадают в автокатастрофы. Семьи бывают вынуждены переезжать в Техас. Это может разбивать сердце, но все равно это происходит». Когда сыновьям Дженни было шесть и восемь лет, они решили, что больше не могут называть ее папой (Daddy). Мама у них уже была. И они объявили, что будут звать ее мапой (Maddy). Когда Дженни в последний раз была на шоу Опры, ее старший сын написал письмо, которое было прочитано на шоу. «Иногда я действительно жалею, что у меня нет настоящего отца. Большую часть времени, однако, я чувствую, что я самый счастливый ребенок на земле. Я не могу представить, как жизнь могла бы быть еще лучше». Переход – это изменение идентичности как для самого человека, так и для всех людей, которые его окружают. «Я рада, что моя история стала достоянием общественности, – сказала Дженни. – Знаешь, парень встречает девушку, и парень оказывается девушкой, так что девушка встречает девушку, девушка остается с девушкой. Это старая сказка. Самое большое изменение для меня – это не переход из мужчины в женщину: это переход от того, у кого есть секрет, к тому, у кого больше нет секретов. Невообразимо трудно поверить, что другие люди считают ваши самые заветные мечты и самые большие печали (а) непостижимыми и (б) смешными. Двойная жизнь утомительна и в конечном счете трагична, потому что невозможно быть любимым, если тебя не знают». Люди часто сомневаются в подлинности трансчеловека в его или ее выбранном гендере. «Я называю себя гендерной иммигранткой, – сказала Дженни. – Я гражданка этой страны женщин. Но это правда, что я родилась в другом месте. Я приехала сюда и прижилась. – Дженни лукаво рассмеялась. – Или не прижилась, в зависимости от обстоятельств».
Летом 2000 года Дженни решила рассказать обо всем матери, которой тогда было 84 года. «Я думала, мама стойко это воспримет, – сказала Дженни. – Но стойкость означает, что кто-то оправляется после удара, и я знала, что это будет удар. Она была сбита с толку, поэтому я начала объяснять и заплакала». Я познакомился с Хильдегардой Бойлан, когда ей был 91 год, и когда мы все вместе сидели, она сказала Дженни: «Ты ждала полдника, пока мы пили джин с тоником. Потом ты заявила: „Я всегда хотела быть девочкой и не знала, как тебе это сказать, потому что думала, что ты перестанешь меня любить“. Тогда я сдалась и сказала: „Я всегда буду любить тебя“». Вначале Хильдегарде было очень трудно. «Он вел совершенно нормальную жизнь», – уверяла она меня. «Я никогда не была совершенно нормальной», – запротестовала Дженни. Хильдегарда рассмеялась. «Я была лидером скаутов, и он был скаутом». Хильдегарде потребовалось некоторое время, чтобы подготовиться к разговору с друзьями, но примерно через год после этого разговора она устроила вечеринку, чтобы представить свою дочь. Она повернулась к Дженни. «Ты была удивлена, когда все твои близкие друзья с такой готовностью это приняли. Поэтому я подумала, что стоит рассказать и моим друзьям. Я даже не слышала слова „трансгендер“, поэтому просто стала говорить „Дженни“. Невозможно ненавидеть того, чью историю ты знаешь». Хильдегарда наклонилась ко мне, словно желая сказать что-то по секрету, и сказала, что единственное, чего она не может принять, – это светлые волосы Дженни до плеч. Повернувшись к Дженни, она произнесла: «Если я скажу тебе это, сегодня перед сном ты отрежешь волосы. У Энн Катлер такие же». Дженни возмутилась: «И у Лоры Дерн, а она кинозвезда!»
Дженни открылась сестре, которая жила в Англии, через полгода после того как рассказала обо всем матери. «Она была последней значимой, важной фигурой в моей жизни, с которой я поделилась, – сказала Дженни. – Я отправила ей длинное письмо, и она ответила: „Я не хочу знать эту Дженнифер“. Год спустя я получила письмо от ее десятилетней дочери Элизы: „Я не понимаю этого, я боюсь этого“. Я написала ей в ответ: „Мне жаль, что ты боишься. Я знаю, что это сбивает с толку. Моя любовь к тебе не изменилась, и я надеюсь, со временем ты привыкнешь ко мне“. Сестра позвонила через неделю, в ярости. Мол, как я смею писать ее дочери такие вещи? В итоге она сказала: „Нам бы хотелось, чтобы нас оставили в покое“. Я ответила: „Я всегда буду любить тебя“. Это было семь лет назад. Помню, я подумала: „Теперь Синди будет так же тяжело, как и мне“. Ей и всем людям, которых я любила, потребовались бы годы, чтобы научиться говорить об этом. Страх, который я носила все эти годы – стыд, секретность, неспособность рассказать кому-то еще – вот что я дала своей матери и сестре».
