Будучи еще Джимом, Дженни надеялась, что сможет влюбиться в женщину и научиться быть счастливой как мужчина. «Мы те, кто мы есть, в зависимости от того, кого мы любим, – сказала Дженни. Она улыбнулась своей яркой улыбкой: Я всегда молилась о любви, чтобы она спасла меня, и странным образом именно любовь спасла меня, хотя и не так, как я ожидала. Любовь Диди, так же, как и любовь моей семьи, не сделала меня мужчиной, но это придало мне смелости знать, что, если я сделаю каминг-аут, все будет хорошо. Любовь не позволила мне остаться мужчиной. Но именно любовь позволила мне наконец сказать правду».
Отвечая на призывы разрешить детям со стойкой гендерной дисфорией переход, биоэтик Алиса Домурат Дрегер пишет: «Изменение имени ребенка и гендерной идентификации в возрасте 5–6 лет? Этот подход слишком серьезно относится к гендерным претензиям маленьких детей, но на самом деле он связан со смехотворно узким понятием пола. Подавляющее большинство маленьких детей, которые заявляют, что они на самом деле другого пола, перерастают это несоответствие. Девочки, которые заявляют (словами или поступками), что они мальчики, встречаются повсюду, что на каком-то уровне доказывает мне, что большинство из них на самом деле женщины. Вмешательство с целью изменения пола – непростое дело. Оно подразумевает существенный физический риск, включая главный риск – потерю сексуальных ощущений, и требует готовности всю дальнейшую жизнь принимать гормоны. Проблема в нас и в том, что мы требуем определенности от них, в том, что мы настаиваем на как можно более раннем приспособлении к бинарной модели гендера»
[1543].
Джози Ромеро и Тони Феррайоло были непреклонны в уверенности в том, кто они, почти с младенчества; Дженни Бойлан все знала, хотя пыталась подавить это знание; однако многие другие люди могут пребывать в глубоком замешательстве. Родители должны определить, находятся ли такие дети в преходящей одержимости или выражают фундаментальную идентичность; они должны угадать, что сделает их ребенка счастливым, когда он вырастет, и как лучше всего этого достичь. Родителям трудно достичь такого равновесия: контролировать, но не давить, предостерегать, но не требовать, побуждать, но не настаивать, защищать, но не душить. Родители должны заботиться о том, чтобы не раздавить личность своего ребенка, но и не подгонять ее развитие в том направлении, которое отвечало бы только их собственным представлениям об истине. В книге «Мама, я хочу быть девочкой» (Mom, I Need to Be a Girl) Джаст Эвелин писала о своем ребенке: «Я знала, что его жизнь будет трудной и грустной. Как мать может помочь ребенку и будет ли ему достаточно ее любви?»
[1544] Многие родители готовы сделать все, чтобы их дети были счастливы, но не всегда знают, что для этого нужно.
Резкая, решительная трансформация регулярно происходит в сказках, фантастической литературе и комиксах, но не в большинстве реальных жизней, где изменения имеют тенденцию быть постепенными и неполными. В своих мемуарах «Женщина, которой я должна была родиться» (The woman I was born to be) трансженщина Алеша Бревард пишет: «Я сознательно пыталась сделать из себя мальчика, который мог бы быть достоин любви. Я старательно пыталась подражать приемлемым чертам мужчин вокруг меня. Я знала, и мой отец тоже, что мимикрия была притворством»
[1545]. В своей пронзительной книге Transparent
[1546] Крис Бим пишет о латиноамериканской трансдевушке, которая назвала себя Ариэль в честь героини сказки «Русалочка»
[1547]. «Ариэль должна была поговорить с отцом, который превратил ее в настоящее человеческое существо, – объяснила девушка. – Я хочу пройти через это так, как Ариэль, превратившись в настоящую девушку и получив парня». Но борьба за то, чтобы стать тем, кем вы всегда были, и в любом случае быть любимым – это непрерывный процесс, обычно сопряженный с чувством неопределенности.
Хендрик и Алексия Коос выросли в Южной Африке и эмигрировали в Канаду незадолго до конца апартеида, выбрав довольно небольшое сообщество, где могли пригодиться способности Хендрика как врача
[1548]. Оба родителя знали, что их старшая дочь Сари несчастна; у нее диагностировали СДВГ, неспособность к обучению и тревожное расстройство. Когда в 14 лет она объявила, что у нее «не то тело», Хендрик ужасно расстроился; это было похоже на очередной удар в темной комнате.
К моменту нашего разговора прошло чуть больше года с тех пор, как Сари стала Биллом, и Хендрик, казалось, держал свои чувства под контролем. «Мы начали читать информацию про это и узнали, что есть рекомендации по поводу возраста, а он был моложе этого возраста, но он действительно давил на нас, – сказал Хендрик. – Я чувствовал себя практически беспомощным как родитель. Что мне оставалось делать? Я мог бы сказать: „Ты еще ребенок, ты должен терпеть“. Или прислушаться к своему ребенку. Я никогда не хотел давить на своих детей; моя главная мечта – чтобы они были собой. Но я очень волновался и был измучен этой тревогой». Сам Билл был озабоченным и противоречивым, и это все усложняло. Мне захотелось пообщаться с Хендриком после того, как я услышал, как он задает вопросы группе взрослых транслюдей. «Они были так уверены в себе, так полны чувством „я такой, какой есть“, – сказал он мне. – Люди говорили: „Как только ваш ребенок станет тем, кто он есть, вы увидите нового человека“. – Хендрик рассмеялся. – Нет. Несколько шагов вперед, несколько назад. В целом шагов вперед больше, но это постоянная борьба за обретение твердой почвы».
Хендрик сказал, что профессия врача дала ему стойкость. «Медицина научила меня тому, что в жизни бывают проблемы, происхождение которых не всегда понятно. Я понял, что не хочу пытаться исправить ум моего ребенка». Второй источник сил Хендрика был еще более впечатляющим. «Как белый человек, достигший совершеннолетия в апартеиде, я хотел избавить свою жизнь от расизма, а также сексизма и гендеризма. Мой южноафриканский опыт был подготовкой к тому, чтобы научиться говорить: „Я принимаю тебя полностью“».
