На основании своего практического опыта Мейер-Бахльбург считает, что перехода лучше по возможности избегать. «Калечить здоровое тело и делать кого-то бесплодным ужасно, – говорит он. – Сексуальная функция даже в лучших случаях остается неидеальной, а в худших оказывается ужасающей. Кажется, что расстройство усиливают, а не лечат». Он верит в центристское лечение. «Мы пытаемся познакомить их с большим количеством однополых сверстников, – говорит он, – и если их отцы уже стали ненавидеть их как „неженок“ и дистанцироваться от них, как это происходит в нашей гомофобной стране, мы пытаемся заставить их вернуться к позитивным взаимоотношениям и развивать их. Многим из этих детей становится более комфортно в своем биологическом поле, но, даже если это не происходит, они могут расширить круг друзей и занятий». Тем не менее он сажает некоторых детей и на блокаторы полового созревания уже в 11. «Иногда я помогаю пациентам прийти к изменениям, а иногда, без принуждения, я пытаюсь отговорить их от этого, – сказал он. – Это основано только на моей интуиции, у меня нет алгоритма». Эдгардо Менвиль заявил: «Большинство детей не приходят с утверждением о своей идентичности. Их привозят, потому что они отличаются по своему гендерному выражению. Должны они делать переход или нет? Ты никогда не уверен, что поступаешь правильно»
[1563].
Члены транссообщества часто боятся терапевтов, которые уводят детей от их истинной сущности; родители больше боятся того, что их дети будут прооперированы, а потом пожалеют об этом. Невозможно сказать, сколько людей, которые совершили переход в социальном плане, но не физически, перешли обратно. Однако известно, что каждый сотый человек, перенесший операцию по смене пола, об этом жалеет
[1564].
Даниэлла Берри, названная при рождении Дэном Берри, пережила операцию по смене пола в 1992 году, в 43 года, и на этот период своей жизни она сама ссылается как на кризис среднего возраста. Впоследствии она говорила: «Ныне меня беспокоит опасение: то, что я тогда принимала за половую дисфункцию, могло быть всего лишь невротическим половым влечением. На протяжении всей моей половой жизни я одевалась как женщина и всегда фантазировала на тему смены пола, полагая, что так смогу поставить точку. Жаль, что я не испробовала другие опции до того, как прыгнула в пропасть»
[1565].
Уроженец Ирака Сэм Хашими перенес операцию по смене пола в Англии в 1997 году, когда от него ушла жена. «Труди никогда в жизни не работала, – вспоминает он. – Ей и в голову не придет потратить несколько тысяч фунтов на платье. Я всегда задавалась вопросом, каково это – не иметь ответственности, которую я несу, видеть перед собой открытые двери и иметь все привилегии, которые, кажется, есть у женщины»
[1566]. Так он стал Самантой Кейн. Но Саманта обнаружила, что «быть женщиной – значит быть поверхностной и сталкиваться с ограничениями», и поняла, что совершила ужасную ошибку. Она перенесла болезненный и неудовлетворительный «разворот» своей генитальной хирургии и, взяв новое имя Чарльз, подала в суд на психиатра, который поддержал хирургический переход.
Такие истории, к сожалению, используются для дискредитации трансдвижения в целом. Случаи глубокого сожаления после операции выставляются напоказ, и гораздо меньше внимания уделяется историям людей, которые были бы намного счастливее с полным хирургическим переходом, но никогда не могли его себе позволить. Ошибки могут быть допущены при любом решении, и жизнь может быть разрушена в любом случае. Некоторые дети, которых поддерживают в соответствии с выбранной гендерной идентичностью, могут позже почувствовать себя в ловушке; их родители и врачи могут принимать ошибочные решения о блокаторах гормонов, гормонах или хирургии. Другие дети, не получившие поддержки в вопросе перехода, живут и умирают в отчаянии. Ужасно делать ненужные операции на здоровом теле, но столь же ужасно отказывать в помощи уму, который знает себя.
На лечение расстройства гендерной идентичности направляется существенно больше мальчиков, чем девочек. Однако это не означает, что у биологических мальчиков больше проявлений нетипичного поведения, чем у биологических девочек, разве что они больше беспокоят своих родителей. Феминизм завоевал для женщин много прав, ранее принадлежавших мужчинам. Агрессивные и доминирующие девочки часто вызывают восхищение; в самом слове «сорванец» заложена определенная симпатия, хотя напористые женщины часто сталкиваются и с оскорблениями. Напротив, никакое движение не стремится узаконить стереотипно женские черты в мужчинах. Девочки могут быть мужественными, мальчики не должны быть женственными. Девочки в джинсах и футболках – носят «унисекс», а мальчики в юбках – «трансвеститы». Ким Пирсон описала
[1567], как в родительской группе попросила поднять руку тех, кто в детстве был сорванцом; руки поднялись по всей комнате. Затем она попросила поднять руку тех, кто был неженкой. Никто не шелохнулся.
Когда Скотт Эрл был сорванцом по имени Анна-Мари, родители считали его твердость признаком силы
[1568]. Они оба были педиатрами и жили в либеральном Вермонте. «Мне понравилась идея воспитать женщину, не обремененную ограничениями», – вспоминает Линн Лугинбул, мать Скотта. В детстве Скотт демонстрировал множество гендерных несоответствий. «У Анны-Мари были красивые вьющиеся светлые волосы, – говорит отец Скотта, Моррис. – Однажды утром мы проснулись и обнаружили Анну-Мари, которой было тогда полтора года, в комнате старшего брата Бена, и Бен, которому тогда было примерно пять, отрезал ей волосы. Бену тогда влетело, но позже я подумал, что Анна-Мари сама об этом попросила». «У нас был розовый пуховый комбинезон, – сказала Линн. – Моя мать сказала Анне-Мари, четырехлетней на тот момент: „Ты такая красивая розовая леди в этом комбинезоне“. Анна-Мари отказалась его надевать. Пришлось перекрасить его в черный цвет, и тогда она стала его носить».
