Долгое время дети заставляли меня грустить. Происхождение моей печали было для меня неясным, но я думаю, что больше всего она возникала оттого, что снова и снова мне напоминали о том, что отсутствие детей в жизни геев считалось трагедией. Дети были самым важным в мире, и поэтому они были талисманами моей неудачи. Мои родители понуждали меня жениться на женщине и создать семью, и мир вторил этому императиву. Я провел годы, дрейфуя между отношениями с мужчинами и с женщинами. Мне нравились некоторые женщины, с которыми я был близок, но, если бы дети не были частью уравнения, я бы не стал беспокоиться о второй половине. Признание того, что я действительно гей, пришло только тогда, когда я понял, что гомосексуальность – это вопрос не поведения, а идентичности.
Когда я достиг совершеннолетия, эта идентичность и отцовство казались несовместимыми. Маловероятная перспектива стать родителем-геем беспокоила меня тогда, потому что я думал, что жизнь с отцом-геем сделает моих предполагаемых детей предметом насмешек. Это восприятие содержало элементы моей внутренней гомофобии, но также соответствовало социальной реальности. Я учился становиться воинственным в битвах за себя, но боялся вовлекать других. В детстве меня безжалостно дразнили за то, что я отличаюсь от других, и я не хотел навязывать кому-либо этот опыт. За последующие 20 лет социальная реальность изменилась настолько, что я больше не чувствовал подобных угрызений совести. Ситуация изменилась во многом потому, что другие геи сделали шаг к тому, чтобы завести детей прежде, чем я был к этому готов. Тем не менее, когда я недавно выразил желание иметь своих биологических детей, это желание неоднократно обесценивалось, часто – людьми, которые искренне напоминали мне, что многим брошенным детям нужен хороший дом. Меня поразило, насколько регулярно эти аргументы выдвигались людьми, которые произвели биологическое потомство и никогда не думали об усыновлении. Желание завести ребенка часто казалось окружающим странным или своенравным.
Поскольку гомосексуальность не передается, я обрекал своих предполагаемых детей на потенциальный дискомфорт из-за того, что они родом из альтернативного мира, а не от того, что они сами странные, и некоторые критики считали, что это смягчает проблему. Мне не нравится намек на то, что, поскольку мои дети, скорее всего, окажутся гетеросексуалами, мне дозволяется произвести их на свет. Принятие горизонтальной идентичности только до тех пор, пока она не становится вертикальной, – это шовинизм. Меня бы не отговорили заводить детей, если бы я знал, что они могут быть геями; меня не смущала и вероятность того, что они будут натуралами. Тем не менее мои опасения по поводу того, что я стану отцом-геем, намного превзошли все опасения, что мой биологический ребенок будет подвержен риску дислексии, депрессии или того типа рака, от которого умерли мои мать и дедушка.
Право на воспроизведение должно быть в числе неотъемлемых прав человека. И все же предубеждение против необычных людей наиболее ярко проявляется тогда, когда члены групп горизонтальной идентичности, которые могут передавать аберрантные черты, решают завести собственных детей. Многие люди возмущаются, когда взрослый с ограниченными возможностями или инвалид рождает ребенка с ограниченными возможностями.
Диктор на телевидении и актриса Бри Уокер родилась с эктродактилией
[1608], или синдромом лобстера, который приводит к деформации рук и ног. Она родила ребенка с этим синдромом, и, когда она снова забеременела в 1990 году, она знала, что ее второй ребенок также может унаследовать это заболевание. Она предпочла сохранить беременность и вызвала всеобщее возмущение. «Меня шокировало, что кто-то позволил себе подобные негативные публичные высказывания о нерожденном ребенке и его способности справляться с миром, независимо от того, какой формы будут его руки или ноги»
[1609], – призналась позже Уокер. Она сама сделала успешную карьеру и вступила в успешный брак, она телегенична и имеет много сильных сторон. «Справедливо ли передать своему ребенку генетическую болезнь, вызывающую уродство?» – спросил один ведущий ток-шоу. «Люди судят о вас по внешнему виду. Они судят о вас по словам, которые вы используете. Видит бог, они будут судить о вас по форме ваших рук, тела и лица. Они просто так делают». Многие из этих критических замечаний подразумевали, что Уокер не имела права беременеть, даже что она была обязана сделать аборт по моральным соображениям – независимо от того, насколько сильно она хотела своего ребенка или насколько способна была его воспитывать. «Я чувствовала, что мою беременность подвергают угрозам»
[1610], – рассказала позже Уокер.
Обсуждение в ток-шоу детей Уокер свелось исключительно к их инвалидности. Переживший полиомиелит Билл Холт, активист движения за права инвалидов, заметил: «Каждый указывает, что Бри Уокер не должна иметь детей из-за одной физической особенности, и при этом все игнорируют все другие ее замечательные свойства. Почему бы не сказать, что у нее должно быть много детей, потому что она невероятно умна и одна из первых красавиц на телевидении?»
[1611] Осуждающие в средствах массовой информации совершенно не осознавали того, что носители тех болезней, которые могут унаследовать их дети, обладают уникальной квалификацией, помогающей им понимать риски и преимущества жизни с этим заболеванием. Их выбор сделан на основании бóльшего объема информации, чем имеют под собой наши суждения о них.
Некоторые люди, однако, воспринимают детей как средство подтверждения их собственной жизни. Джоанна Карпаси-Джонс, британская активистка движения за права инвалидов, решила иметь пятерых биологических детей. Отчасти она сделала это, чтобы утвердить социальную модель инвалидности, заявив, что в ее семье нарушения не являются инвалидностью. Она и ее муж, как и большинство людей, хотели иметь потомство. «Усыновление тоже не казалось мне прекрасным выбором, – писала она, – потому что это значило бы, что я никогда не забеременею и не рожу… Эта мысль была для меня невыносимой»
[1612]. Карпаси-Джонс страдает церебральным параличом, вызванным преждевременными родами, это не наследственное заболевание. Однако у ее партнера наследственная моторная и сенсорная нейропатия, которая вызывает истощение мышц и серьезные деформации костей. Любой биологический ребенок получил бы с вероятностью 50/50 шанс унаследовать это заболевание. «Почти все в нашей семье были инвалидами: я, мой партнер, его брат и отец, мои тетя и дядя, – написала Карпаси-Джонс. – Если бы ребенок родился с этим заболеванием, он бы точно не почувствовал себя чужим. Нормальность субъективна, для нас инвалидность – нормальное явление».
