Предотвращение рождения любой подгруппы людей ведет к обесцениванию ее членов. Общество, в котором беременность человеком с синдромом Дауна регулярно прерывается, явно считает, что синдром – это большое горе. Это не означает, что кто-то ненавидит или хочет убивать людей с этой болезнью. Действительно, многие люди, которые решили бы прервать беременность, будут стараться относиться по-доброму к живому человеку с синдромом. Но я знаю по личному опыту, как доброе сочувствие может быть вредоносным предрассудком. Я не хочу проводить время с людьми, которые жалеют меня за то, что я гей, даже если их сочувствие чистосердечно и преподносится с вопиющей вежливостью. Аш утверждает, что женщины делают аборты при беременности плодом с патологией из-за перспективы несчастной жизни, которая последует за родами, а несчастная жизнь – продукт шовинизма, но этот шовинизм можно преодолеть. Дженис Маклафлин из Университета Ньюкасла пишет: «Демонстрировать скорбь в связи с выбором, который вынуждена сделать женщина, – это не то же самое, что говорить, что она неправа или активно участвует в дискриминации. Скорбь указывает на то, что она тоже является жертвой»
[518]. Но поступки этих женщин не просто отражают сознание общества, они его создают. Чем больше таких беременностей прерывается сейчас, тем больше абортов будет совершаться в дальнейшем. Понимание этой общественной проблемы зависит от объема популяции, только повсеместное распространение инвалидности поддерживает разговор о правах инвалидов в принципе. Сокращение популяции означает ухудшение отношения общества к этой теме и судьбам людей.
Из 5500 детей с синдромом Дауна, рождающихся в Соединенных Штатах каждый год, около 625 рождаются у женщин, которые запрашивали пренатальный диагноз, но решили не прерывать беременность
[519]. Один врач заверил Тирни Темпл Фэрчайлд, знавшую о диагнозе ее ребенка до рождения: «Произойдет почти все, чего вы хотите. Просто это произойдет по другому расписанию»
[520]. Это неправда. У людей с синдромом Дауна очень многое не происходит по расписанию. Тем не менее это замечание было полезно семье, чтобы решить сохранить своего ребенка, и они не стали делать амниоцентез при последовавших беременностях. «У меня был выбор, и я выбрала жизнь, – написала Фэйрчайлд. – Это значит, что я за выбор или за жизнь? Наши политические партии говорят нам, что мы не можем иметь и то, и другое. Я выбрала жизнь, но я благодарна, что у меня был выбор»
[521].
Подобно глухоте и карликовости, синдром Дауна может быть важным элементом личности или бедой, или и тем и другим: он может быть чем-то, что нужно лелеять или искоренять, или он может быть обогащающим и полезным как для тех, кого он затрагивает непосредственно, так и для тех, кого затрагивает косвенно. Он может быть бесполезным и изнуряющим предприятием. Он может быть смесью всего этого. «Я никогда не видела семью, которая выбрала бы ребенка, а потом по-настоящему сожалела бы об этом», – сказала Элейн Греголи. Существует активное движение за то, чтобы знакомить будущих матерей с пренатальным диагнозом «синдром Дауна» с семьями, уже воспитывающими таких детей. Многие родители написали мемуары
[522], в которых выражали благодарность за воспитание таких детей, утверждая, что в синдроме Дауна меньше плохого, чем во многих принятых в мире устоях. Конечно, люди, которые страдают из-за детей с синдромом Дауна, вряд ли будут писать мемуары, как и люди с низким социально-экономическим статусом, для которых препятствия на пути к хорошему лечению могут быть устрашающими.
Мое собственное наблюдение таково: некоторые родители создают положительный образ инвалидности своего ребенка, чтобы скрыть свое отчаяние, в то время как другие имеют глубокий и подлинный опыт радости от ухода за детьми-инвалидами, и иногда первая категория порождает вторую. Я встречался с активистами-инвалидами, которые настаивали на том, что радость каждого была подлинной, и я встречался с психологами, считавшими, что ни один положительный опыт не был подлинно искренним. Правда в том, что некоторые люди попадают на строго противоположные сегменты этого спектра, но большинство разбросаны в его широком диапазоне.
Дейрдра Фезерстоун не хотела иметь детей, поэтому с радостью узнала, что она бесплодна
[523]. Однако в 1998 году она забеременела и решила оставить все как есть. Ей было 38 лет, но она не стала делать амниоцентез. «Мне кажется, некоторые вещи не в нашей власти, – сказала она. – Если этот ребенок должен быть внутри один в течение девяти месяцев, то нужно оставить его в покое. Не нужно внедряться в его среду». Ее муж, Уилсон Мэдден, предпочитал сделать амнио. «Я хотела сделать это только для него, потому что он любит все планировать, – вспоминала она. – Но накануне вечером сказала: „А что, если мы что-нибудь выясним?“ „Не думаю, что это имеет какое-то значение“, – ответил он. „Ну, если я узнаю, что что-то не так, ребенка не будет, потому что, как ты прекрасно знаешь, я не хочу рожать. У меня даже не хватает смелости быть матерью обычного ребенка. Я абсолютно готова сделать аборт, если что-то не так. Так что тебе лучше перестать настаивать на амнио“».
