– Нейтральное место. Ни мое, ни твое. Что-то промежуточное, – сказал он.
И мы встречались в номере отеля, роскошной комнате с плотными шторами, мягким ковром и стеганым изголовьем, которая приглушала голоса, шаги и реальность.
– А это ты. – Его палец скользнул по оконному стеклу в другой конец города.
– Мой дом отсюда не различить.
– Нет. – Он убрал руки и обнял меня со спины, положив подбородок мне на плечо. – Но мне нравится представлять тебя где-то там, один из огоньков в ночи.
Я подумала о нем, как он стоит возле голубого бассейна на своей крыше, смотрит на озеро, на пригородный дом с красной дверью и качелями во дворе на другой его стороне. Я знала, как это бывает, потому что сама часто так делала. Думала о самых простых вещах, типа цвета простыней на его постели. Когда он выходит на пробежку? Какую радиостанцию слушает? Делает ли он это в машине, по пути на очередное свидание? Приводит ли он ее потом в свой лофт? Заходит ли она вместе с ним в душ по утрам? Вытирается ли его полотенцем?
В газетах больше не появлялось статей о нем. Несколько интервью там и тут, но ничего о его светской жизни. Я подумала, не сделал ли он несколько звонков после того, как я устроила скандал из-за той фотографии. И не знала, что лучше. Знать или не знать.
– Трой?
– Что? – Он наматывал на палец прядь моих волос.
– Обещай, что скажешь мне, если у тебя начнется с кем-то всерьез?
– Зачем? – спросил он. – Ты тогда уйдешь?
Я не ответила.
И он не обещал.
Все это между нами было так несовершенно, как попытка свести вместе круги нашей жизни и жить в крошечном тесном пространстве их пересечения, оттолкнув все остальное на края до тех пор, как мы не разбежимся по своим раздельным орбитам.
Я взглянула на часы. Еще пять минут.
Мне бы так хотелось, чтобы этот день с холодной пиццей и пляшущей в воздухе пылью тянулся вечно.
22. Кальян-кола
25 февраля 1996 года
– Может, тебе на несколько дней приехать к нам? – спросила я.
– Нет. – Мааман промокнула глаза. – Я в порядке.
Всегда гордая, отстраненная, мужественная. На ее фоне я чувствовала себя какой-то недоделанной.
– Мне так ее не хватает. – Она села. Пу-у-уф. Она словно опала, утратила форму, как слишком быстро вынутое из духовки суфле. – Она бы порадовалась. Столько народу…
– Тетя Заррин была милой дамой. Ее жизнь была связана со многими людьми.
– А я? – спросила Мааман. – Кто придет на мои похороны?
Какими разными могут быть две сестры. Тетя Заррин – любящая посмеяться, поесть, потанцевать. Легко прощающая. И Мааман – запирающая все в дальний ящик, прячущая ключ в лифчик вместе с белым накрахмаленным платком и купюрой в двадцать долларов.
– И я уж точно не хочу, чтобы приходил он, – сказала она.
– Баба приходил сегодня отдать дань уважения. И мы не могли отказать ему в этом, – ответила я, хотя увидеть отца после всех этих лет меня шокировало. Он что, не знал, что надо было предупредить нас? Чтобы мы отполировали до блеска наши доспехи; чтобы как следует подготовились.
– Хуссейн должен быть здесь. Почему он не пришел? Слишком занят, чтобы прийти на похороны тети?
– Из Монреаля долго ехать, – я пыталась придумывать оправдания не для того, чтобы защитить Хуссейна, но потому, что не выносила страданий Мааман, когда все ее шкафы распахивались и я в одиночку оказывалась перед ними.
В раннем детстве я прочитала историю о голландском мальчике, который спас всю страну, засунув палец в дыру на плотине. Он простоял там всю ночь на морозе, пока не подоспела помощь. И вот я следила за всеми трещинами, дырами и разрывами, хотя и знала, что Хуссейн не вернется никогда.
– Вот, – я налила ей чаю в одну из изящных чашек с золотой каймой, которые она привезла из Ирана.
– Ах, – первый за день намек на улыбку.
Я знала, что она думает о залитых солнцем залах, о друзьях, сидящих в розовых бархатных креслах с высокими спинками.
* * *
Мону Каземи обожали все. Женщины мечтали попасть в список ее гостей, быть приглашенными на ее пышные приемы. Мужчины мечтали о ней – о ее теле, как у Софи Лорен, о взгляде, улыбке, о самом мелком знаке внимания.
Но она оставалась верна мужу, хотя все знали, что Али Каземи меняет любовниц сплошной чередой. А потом произошла революция. Баба потерял свой бизнес, свои дома, шикарные машины, все инвестиции. Мы перебрались в тесную квартирку на окраине города. Мааман была в ярости. Она мирилась с изменами, но смену образа жизни не приняла. Делом Баба было обеспечить ее, и он с ним не справился. Чем ниже падал Баба, тем больше они ссорились. Она хлопала дверью. Он уходил и напивался. Она била посуду. Он завел новый роман.
Когда Баба и Аму Реза объединили усилия для нового бизнеса, мы с Хуссейном надеялись, что дела пойдут лучше, и на какое-то время так и вышло. Хуссейн вырвался из цепких рук Мааман, а я выросла. Меня можно было выдавать замуж.
– Она красавица, – сказала тетя Заррин. Она так модно выглядела в белых брюках-капри и с коралловой помадой. – Присылай ее ко мне. В Торонто много достойных персидских семей. Я пристрою ее только так, – и щелкнула в воздухе пальцами.
Мааман покосилась на Баба.
– Я не хочу замуж, – сказала я тете Заррин. – Я учусь, чтобы стать писателем.
– Шейда, мы никогда не препятствовали твоему образованию. Ты ходила в лучшие школы и к лучшим учителям. Но писатель – такая сомнительная профессия, – Баба презрительно махнул рукой. – А тут, при всей этой цензуре, какой в ней смысл?
– Но я не хочу в Торонто.
– Даже на каникулы? – Спросила Мааман.
Мы обе знали, что это не будет просто поездка в гости. Мы не могли себе такого позволить.
– Шейда, у тебя есть шанс. На лучшую жизнь. И кто знает? Может, когда ты окажешься там, у всей семьи тоже появятся шансы на то, чтобы выбраться, – сказала тетя Заррин.
По крайней мере, ее хватило на то, чтобы оставаться честной.
И так они сосредоточили на мне все чаяния и надежды.
– Ты серьезно? – Саломе оттащила меня в сторону. – Они собираются выдать тебя замуж за кого-то, кого ты вообще не знаешь?
– Ну ты тоже не сама выбираешь себе мужа, – ответила я.
– Нет, но я хотя бы веселюсь. Меня уже целовали, – ухмыльнулась она. – Я знаю парней, я выхожу из дому.
– В смысле – выбираешься тайком.
Саломе жила в соседнем доме. Я иногда видела, как она вылезает и влезает в окно, иногда сильно после полуночи, в узкой юбке и блузке на кнопках, как какая-то киноактриса.
