Я почувствовала, как его захлестнула волна экстаза. Его пальцы впились в мои бедра, и он излился в меня. По нему пробежала мощная дрожь освобождения, и он уронил голову мне на плечо.
На какое-то время мы замерли, пытаясь обрести дыхание. Было слишком рано смотреть друг на друга, как в первые мгновения после лобового столкновения, когда ты потрясен голой, неожиданной его силой.
– Господи. Я тебя обожаю, – сказал он, когда мы снова смогли говорить. – Твои длинные темные ресницы, твоя золотая сияющая кожа, то, как ты пахнешь. Розами, всегда розами. Розовыми розами. Как твои губы.
Он провел пальцем по линии моего носа.
– Я обожаю этот шрам, то, как ты улыбаешься самым краешком рта. – Он провел пальцем по серебристому шраму на моей нижней губе.
Если бы он сейчас спросил меня, я бы ему рассказала. Обо всем.
Но он только молча поцеловал это место, не в силах говорить.
– Что? – спросил он, уловив спазм, застывший у меня в горле.
– Нет, ничего, – я теребила четки на его шее. Это помогало мне проглотить слезы. – У меня есть для тебя кое-что.
– Ты принесла мне подарок?
Я кивнула.
– Черт. Теперь я чувствую себя дерьмом.
Он сделал мне лучший в мире подарок, даже не зная об этом. Он вытащил Пашу Моради с корнями из самых глубин моей души.
– Я испекла тебе браунис, – сказала я.
– И где же они, женщина?
– Мне не хочется вставать, – уронила я руки.
Мы лежали молча, прислушиваясь к реву лодочного мотора на озере.
– А что ты делаешь вечером? – спросил он.
На самом деле он сказал: «Мне хочется знать, как это. Как ты идешь домой и отмечаешь этот день со своей семьей. С настоящими людьми своего настоящего мира».
Я не была уверена, стоит ли говорить ему.
Кого я хотела защитить? Его? Себя? Свою семью?
– Ничего, – ответила я. – Это будний день. Дети в школе. Может быть, в субботу мы все куда-нибудь сходим.
Я ничего не спросила про его планы.
Когда я представляла себе его вечер, или следующий, или выходные, мне виделись фантомные тела без лиц. Все такие сияющие и блестящие – юные, свободные, веселые и гладкие.
– Так как насчет браунис? – спросила я, радуясь, что заранее порезала их на маленькие квадратики и теперь мне не нужно касаться обоюдоострого лезвия, которое висело между нами, пронзая меня в самые неожиданные моменты.
26. Позвони ему сама
18 июня 1996 года
– Не могу поверить, целый год прошел, – сказала Джейн.
Я тоже не могла поверить. Год назад Трой был для меня строкой в книге, из тех, что прочел и вспомнил. А сейчас он стал реальностью, такой мощной, что ее невозможно описать никакими словами ни в какой истории.
– С годовщиной, – обняла я Джейн.
– А тебя с днем рождения! На день позже, но вчера ты была слишком занята, чтобы встретиться пообедать, – ответила она.
– Прости. – Я отмечала двойной день рождения, да так, что у меня до сих пор дух захватывает.
– И? – спросила она, когда официант принял заказ. – Рассказывай.
– Ты о чем? – спросила я.
– Да брось, – сказала она. – С тобой что-то происходит. Волосы, кожа, даже глаза стали другими. Ты буквально светишься. Ты что-то с собой сделала?
– Что? Нет, – рассмеялась я. – Ничего такого.
– А что тогда?
– Я просто… Не знаю, счастлива. – Я повертела в руке бокал, надеясь, что звяканье кубиков льда остановит наплывающий на щеки румянец.
Я счастлива. У меня ноет все тело. Кожу щиплет от щетины Троя, а любое движение вызывает боль в суставах – в бедренных, в тазовых, там, на талии, где он сжимал меня.
– Ну что бы это ни было, тебе идет, – сказала Джейн.
– А как вам на новом месте? – сделав глоток воды, сменила я тему.
– Потрясающе! – просияла она. – Мы скоро будем готовы к большому новоселью, но вы сначала приезжайте в коттедж. Мы устраиваем небольшое барбекю в честь нашей первой годовщины. Длинные выходные в августе.
– Я уточню у Хафиза, – ответила я.
– Никаких уточнений. Вы приезжаете.
Мы проболтали остаток времени. Было очень мило, но как-то странно, словно у меня под кожей была другая и там бился другой пульс, отделяя меня от Шейды, которая сидела тут. Шейда, которую мне приходилось прятать ото всех.
– Ты обратно на работу? – спросила Джейн, когда мы расплатились.
– Нет, везу Мааман в клинику.
– Все в порядке?
– Да, просто регулярная проверка, – сказала я.
Когда я подъехала, Мааман ждала на крыльце.
– Ненавижу эти проверки. – Она захлопнула дверцу и поставила сумку на колени.
Я улыбнулась. На любое событие, которое считала важным, она надевала шляпу. Свадьбы, похороны, праздники. И маммограммы. Сегодня на ней была широкополая бежевая шляпа с розовой лентой. Зимой она носила темно-бордовый клош с фетровыми цветами, который украшала разными брошами, чтобы никто не подумал, что шляпа та же самая.
Маммограмма не заняла много времени.
– Все было не так уж ужасно, да? – спросила я на обратном пути. Она хмыкнула, глядя в окно. Мы остановились у кондитерской, чтобы купить ее любимые булочки в награду за то, что ее грудь давили, распластывали, сжимали и просвечивали. «Терзали», – называла она все это.
У нее дома, на кухне, мы сделали все, что уже стало традицией после таких поездок. Я накрывала на стол, а она приготовила чай – не обычный, а тот, что заваривают из настоящих листьев, с кипящей водой и молоком. Когда настой стал правильного цвета, она добавила в него несколько ниточек шафрана и сахар.
– За Заррин, – чокнулась она со мной чашками.
– За тетю, – ответила я.
Только уже отпив чая и откусив булочку, она сняла свою шляпу.
– Позвони Хуссейну, – сказала она.
Я поднялась и стала набирать номер. Потом остановилась, положила телефон на стол и снова села.
– Позвони ему сама.
Мааман некоторое время смотрела на меня, пытаясь совладать с выражением лица. Потом откашлялась и взяла трубку.
27. Два оттенка красного
6 июля 1996 года
– Ты что? – спросила я в тихой истоме после приступа страсти.
Трой взял мою руку и переплел наши пальцы.
– Я бы хотел держать тебя за руку везде, а не только в этой комнате, пойти погулять, посидеть в кафе, поглядеть на мир.
