– Карта или наличные?
– Карта.
Он протянул кассиру карточку и продолжал шептать мне жаркие непристойности. Очередь за нами все росла.
– Ты просто кошмар, – сказала я, когда мы вышли на улицу.
– А ты больше не ходишь, как пингвин. Думаю, мы не пойдем к Суини. – Подойдя к машине, он прижал меня к себе. – Я больше не могу ждать. Я только и думаю об этих безумно жарких губах. – Он обвел пальцем мой рот, отогнул нижнюю губу и скользнул пальцем внутрь, коснувшись моего языка.
– Трой! Ты все же выбрался!
Мы отскочили друг от друга, радуясь, что на парковке темно. Дэвид, очевидно, не сумел разглядеть того, что там происходило.
Он провел нас в тускло освещенный паб и хлопнул в ладоши.
– Та-да!
– Вау! – Трой огляделся. – Да тут ничего не изменилось, ленивый негодник!
– А? – Дэвид гордо повернул голову. – Мой старик был бы доволен.
Кругом было потемневшее дерево, кирпичные стены, неяркие, выцветшие ковры. Удобную разномастную мебель расставили небольшими группами – диван на четверых в глубине зала, два широких викторианских кресла с кофейным столиком, несколько столов со скамейками у стены, три телевизора по стенам. Если не считать угловую барную стойку с высокими стульями и небольшую сцену с музыкальными инструментами, бар Суини можно было принять за обычную подвальную комнату.
Мы сели у одного из столов, Дэвид присел рядом.
– Прости, по выходным много народу.
– Все местные любят твой паб, – сказал Трой. – А крылышки ты еще готовишь?
– Шутишь? Это же папина гордость. Он бы убил меня, если бы я перестал.
– Ну что ж, тогда я точно хочу этих крылышек.
– Отлично. А что для вас… Э-э-э… Я помню, что не ревень… И не редис…
– Свекла, – рассмеялась я. – Мне тоже папину гордость.
Дэвид исчез на кухне.
– Мы раньше часто приезжали сюда по выходным и болтались вокруг, делая вид, что помогаем, – сказал Трой. – Его отец – отличный мужик.
– У Дэвида такое же тату на запястьях, – заметила я.
– Мы сделали их вместе. У него было трудное время. В какой-то момент он резанул себе вены. Я нашел его в ванной. – Трой смотрел, как Дэвид ходил по залу, принимая заказы, смеясь и болтая. – И он сделал себе тату из колючей проволоки на запястьях, чтобы оно напоминало ему никогда больше не резать их.
– А ты? – спросила я.
– А я был пьян, – рассмеялся он. – Я пошел с ним, а на следующее утро проснулся с тату на бицепсах.
– Они тебе не нравятся?
– Я о них не жалею. Я думал, тату – это как посвящение в общество крутых парней. Мачо, настоящих мужиков. Но оказалось, что бывают и другие, более взрослые признаки.
– Так что больше никаких тату?
– Нет, пока я не почувствую необоримого желания как-то себя выражать.
– А мне нравится, – провела я пальцем по рисунку. – Это и твой крест. Они напоминают мне о любви, жертве и искуплении.
Он смотрел на мой рот, пока я говорила, и мне отчетливо показалось, что он где-то далеко и думает о красных отпечатках губ.
– Трой? Ты слушаешь?
– Что? – опомнился он.
Официантка принесла нам еду, влажные салфетки и корзинку с чипсами.
– Дэвид велел подать вам особенно острый соус, – сказала она Трою.
– Спасибо, – ответил он.
– Если что-то понадобится, я рядом. – Она подмигнула и ушла, призывно раскачивая бедрами.
Словно меня тут вообще не было. Я закатила глаза и приступила к крылышкам.
Они были покрыты липким, сладковатым соусом типа барбекю; хрустящие снаружи и такие сочные внутри, что косточки сами выскальзывали из них.
– Нравится? – Трой уже опустошил половину тарелки.
– Потрясающе. Трудно поверить, что я могу столько съесть после того чая.
– Вот и хорошо. Ешь.
– Что ты задумал? – спросила я.
– Да просто…
– И?
– Ну если уж ты так хочешь… – Он начал вытирать руки, палец за пальцем, медленно и тщательно. – Я думал о тебе, обо мне и кое о чем еще… – И он посмотрел на меня таким взглядом, что у меня взмокли трусики.
– Принести вам еще чего-нибудь? – подошел к нам Дэвид.
– Не, спасибо. Было потрясающе, – ответил Трой. – Рад был тебя повидать.
– Как? Ты что, уже уходишь? Да сейчас начнется караоке. Ты должен спеть свою песню.
– Да нет, – рассмеялся Трой. – Это было сто лет назад.
– Ерунда. Это как с велосипедом. Давай. Будет здорово.
Трой взглянул на меня.
– Мы лучше пойдем.
– Этот парень, – Дэвид сжал его за плечо. – Он просто крышесносный. Слышали, как он поет?
Я покачала головой.
– Давай, – сказал он, увлекая Троя за собой. – Давай, ради добрых старых времен. Черт, да я сам спою с тобой первый заход.
– Иди, – улыбнулась я, стараясь совместить образ поющего Троя Хитгейта с тем, что был мне знаком.
Дэвид вытащил его на сцену.
– Леди и джентльмены, – Дэвид включил микрофон. – Мы собираемся начать с песни…
Они начали что-то приглушенно обсуждать. Дэвид прикрыл микрофон рукой. Трой подошел к караоке и начал копаться, выбирая песню. Так они и стояли там – да, нет, да, нет. Все это выглядело ужасно неорганизованно, но, кажется, никто не возражал.
– Ну вот, начинаем, – провозгласил Дэвид под громкие одобрительные крики.
Трой взял второй микрофон. Полились первые ноты вступления.
– Love, love me, do… You know I love you… – запели они хором.
Стихи были просты, мелодия – знакомой. Трой с Дэвидом пели, улыбаясь залу. Кто-то начал прихлопывать в такт. Настроение зала оживилось, но я отодвинула тарелку и моргала, стараясь не расплакаться.
Я знала, почему Трой выбрал эту песню.
Love, love me. Do. Битлз. 1962.
Английская группа, и мы пили английский чай, и это был год нашего рождения, и на мне была эта майка, и вообще все эти счастливые, украденные выходные, простые слова и такая сложная правда за всем этим.
Так что, пожалуйста, люби меня. Люби.
Когда песня закончилась, Трой поймал мой взгляд.
– А сейчас, – объявил Дэвид, – Я хочу попросить Троя спеть ту песню, которую он раньше пел так часто, что нас всех уже тошнило, и мы просили его заткнуться. – Он снова вытащил Троя на сцену. – Вот эту песню… – Он повернулся к залу. – Я расскажу вам эту историю. Когда-то давно Трой любил одну неизвестную женщину. Он никогда не говорил нам, кто это, но когда он выпивал лишнего, то всегда залезал на сцену и пел, словно сердце наружу. Ты готов, приятель?
