Поправив мой парик, Наташа сделала шаг назад.
– Отлично, – объявила она.
– Да? Мне кажется, как-то незаконченно. – Я посмотрелась в зеркало, поворачивая голову из стороны в сторону.
Она закатила глаза.
– Это так и должно быть. Так вот сексуально, небрежно и естественно.
– Ах, сексуально?
– Да, мам. Знаешь, я могу произносить это слово. – Она рассмеялась. – Поверь мне, прическа полностью соответствует твоему платью. Не слишком формально, не слишком небрежно. Ты потрясающе выглядишь!
– Благодаря моему чудесному парикмахеру и гримеру. – Я обняла ее.
– Осторожнее. – Она поцеловала меня, не касаясь, а только чмокнув губами в воздухе. – Мы не хотим ничего размазать.
– Да ты и так размазала все, что можно.
– Это называется «смоки айз», и с ним ты похожа на такую гламурную кинозвезду, как Анук Эме. Пышные волосы и темные глаза.
– Анук Эме? – спросила я. – А ты откуда про нее знаешь?
– Ну ты же знаешь, что бабушка большой любитель старых фильмов Феллини, – ответила она, надевая мне сережки. – Она берет их напрокат и устраивает киномарафон.
– Хм… Я не уверена, что это подходящие вам фильмы.
– Ой, мам! – Наташа покачала головой. – Ладно. Повернись, дай я погляжу.
Я сделала легкий пируэт.
– Шейда, нам пора выходить… – Хафиз зашел в комнату и замер на полуслове.
– Ты такая… красивая, – неуверенно произнес он, словно читал всплывающее в памяти забытое стихотворение.
– Правда же? – сказала Наташа, поправляя изящные складки драпировки моего платья.
Полупрозрачные слои струились вокруг меня, косой крой и оборки создавали асимметричный силуэт. Мягкий оттенок розового отлично скрывал суровую реальность двойного шрама у меня на груди.
– Я теперь думаю, что должен был принести тебе цветы. – Хафиз остановился в дверях.
– Ой, вы такие милые, – сказала Наташа. – Словно у вас выпускной.
Прозвенел звонок в дверь.
Наташа покраснела.
Яблоко от яблони.
– Он слишком рано. – Она состроила рожицу, чтобы скрыть смущение.
– Думаешь, это разумно? – спросил Хафиз, глядя, как дочка сбегает по лестнице навстречу своему кавалеру.
– Ей шестнадцать лет, это Новый год и Натан – хороший мальчик, – ответила я. – Ну и, кроме того, Заин тоже останется тут. Трудно придумать лучшего наблюдателя.
– Думаешь, он будет за ней следить?
– Не особо, но это не повредит, особенно если так будет думать Наташа, – рассмеялась я.
– Ты действительно… очень красивая.
Я испытала внезапный прилив нежности к Хафизу, который совсем не походил на себя самого в свежеотутюженном костюме и галстуке. У него были чистые ногти, словно он часами оттирал из-под них машинное масло, а его волосы оставались густыми и черными, как в тот день, когда мы встретились впервые.
– Ты тоже очень хорошо выглядишь, – улыбнулась я. Эта улыбка, впрочем, не дошла до моих глаз, и не потому, что я покривила душой, но потому, что хотела защитить его. От себя самой. – Спасибо, что пошел со мной. Я знаю, что ты не любишь всего этого.
– Ну ты же тоже не любишь выступать на публике. Но все равно это делаешь. – Он смотрел на меня с гордостью и сдержанным восторгом. – Ты готова?
– Всегда готова.
Внизу мы обнаружили Заина, прочно усевшегося на диван между Наташей и Натаном.
Поймав мой взгляд, Хафиз не смог сдержать улыбки.
– Дети, мы уходим. Ведите себя хорошо.
Три головы повернулись к нам.
– Здравствуйте, мистер Хиджази, миссис Хиджази. – Натан встал.
Он был гораздо выше Наташи, хотя они учились в одном классе. Зеленые глаза, немного длинноватые волосы, черная майка с надписью на груди.
– Привет, Натан, – ответила я. Я понимала, почему он нравится Наташе. В нем чувствовалась спокойная уверенность, редкая для его ровесников.
– Неплохо выглядишь, – сказал Заин.
Я видела только его круглые глаза, глядящие на меня со спинки дивана.
– Погодите. – Наташа вскочила с места, схватила фотоаппарат и загнала нас с Хафизом в угол.
Мы улыбнулись – и на камеру, и от общей нелепости ее суеты вокруг нас. Но напряжение последних месяцев растаяло под ее строгими указаниями.
– Пап, ближе. Нет-нет, руку вот сюда. Мам, подними голову. Посмотри на папу. Теперь улыбка. Смотрите сюда. Оба. Уберите зубы. Ладно, пусть будут.
Щелк, щелк, щелк.
– Еда в духовке, – напомнила я ей, надевая пальто. – И не забудьте посмотреть, как пойдет обратный отсчет.
– Увидимся в новом году, – сказал Хафиз, закрывая за нами дверь.
Вечер был морозным и ветреным. Мы шли к машине, и снег скрипел у нас под ногами.
– Я тут подумал, – сказал Хафиз, когда мы выехали на шоссе. – Мы уже сто лет не выезжали куда-то всей семьей. Надо придумать что-нибудь на весенние каникулы, в марте.
Я смотрела перед собой. Это через целых три месяца.
– Это тебе посоветовал психолог?
– Нет, я просто подумал, это будет хорошо для детей. – Он взял мою руку в перчатке. – И для нас тоже.
Мы свернули в сторону центра и ехали мимо ярко освещенных небоскребов.
– А доктор Харпер ничего не говорил насчет того, сколько времени продлится твоя терапия?
– Тут нет никаких временных рамок. – Хафиз включил поворотник и свернул на подземную парковку. Нажал на кнопку и взял билетик.
Никаких временных рамок. Я смотрела, как медленно поднимается ярко-желтый шлагбаум. Никакого указателя на въезд или выезд.
– Ну? Так что ты думаешь? – Хафиз остановил машину и выключил мотор. – Ты бы хотела в какое-нибудь определенное место? Ты всегда мечтала поехать к океану…
Нет. Только не океан. Океан – он в рамках на стене у Троя.
– … Но это далековато, – продолжил он. – Может, потом, когда дети будут постарше. Я думал о Карибах. Или даже…
– Хафиз, – я подняла руку. – Я должна тебе кое-что сказать.
Я не могла заставить себя взглянуть на него. Я смотрела на кирпичную стену перед собой.
– Я больше так не могу.
По нашим лицам скользнул свет фар другой машины.
Хафиз провел пальцами по рулю.
– Шейда, у меня есть прогресс. Это непросто, но знаешь, что заставляет меня бороться?
Я посмотрела на него. Его лицо казалось голубым в отсвете подземных флуоресцентных ламп.
