— Хорошо, что не пытаетесь запираться. Надеюсь, понимаете, что я обязан сдать вас властям? — спросил Шелагуров.
— Александр, опомнись, — вскочила Ксения. Еще каких-то пять минут назад радость и счастье переполняли ее. Теперь на ее лице читались смятение и отчаяние. — Андрей — мой жених.
— Он государственный преступник, — напомнил сестре Шелагуров, в его голосе зазвучал металл. — Предал Родину, царя, убивал русских солдат.
— Да-с, убивал, — не стал спорить Гуравицкий. — Потому что русские солдаты сжигали польские деревни, насиловали женщин, вспарывали младенцам животы.
— Боже, какой ужас! — воскликнула Ксения.
— А кто просил их бунтовать? Им давно пора смириться, с раздела Польши сто лет прошло, — парировал Шелагуров.
— А русские под монголами жили двести. Что ж не смирились?
— Да как смеете сравнивать? С нами Бог и истинная вера. А что у поляков? Одни подстрекатели-англичане. Тем лишь бы нам нагадить. В своих-то колониях британцы бунтовать не позволяют, привяжут сипая к пушке, и гуд бай.
— Жестокости английские мне столь же противны, что и русские. Но у британцев, в отличие от нас, высокая цель: облагородить дикие племена, привить им основы цивилизации. Мы же, наоборот, пытаемся держать в покорности народ более цивилизованный, чем сами. Отсюда и бунты.
— Ну насмешили, Гуравицкий. Да разве поляки народ? Те же русичи, только зачем-то пшикают. Мы вот окаем, малороссы гыкают. По-вашему, и малороссы тоже народ?
Гуравицкий шел ва-банк. Опасался, что на каторге, куда Шелагуров его отправит, ему не выжить. Потому что русские каторжники приходятся русским солдатам отцами и братьями, а он их в Польше безжалостно убивал.
Такого каторга не прощает. Потому опять решил спровоцировать дуэль. А вдруг и из этого поединка ему удастся выйти победителем?
— Да будет вам известно, первый польский университет был открыт, когда русские князья ползали по ордынским юртам, вымаливая ярлыки. Польские крестьяне поголовно грамотны и никогда не знали крепостного права. Оттого в домах у них чисто, а урожайность на полях больше в разы.
— Вы же не поляк, черт побери, откуда у вас такая ненависть к России? — воскликнул покрасневший от возмущения Шелагуров.
— Ненависть моя не к России. А к власти тьмы, что царит здесь. К казнокрадству, мздоимству, лизоблюдству, нежеланию жить в мире с соседями, неумению обустроить собственную жизнь, странным образом сочетающуюся с верой в собственную исключительность. Поверьте, не Богом мы избраны, а кем-то совсем другим.
— Заткнитесь. — Шелагуров схватил пистолет, который предусмотрительно положил перед собой и направил на Гуравицкого. — Я вам не Разруляев. Меня вывести из себя не удастся. Просто пристрелю как собаку.
Дрожащими руками он взвел курок. Но выстрелить не посмел — Ксения встала между ним и женихом.
— Не бойся, суд оправдает меня, — успокоил сестру Шелагуров. — Отойди.
— Он мой жених.
— Не дури. Ты не можешь считаться его невестой. Он преступник, приговоренный к смерти. Я лишь исполню приговор.
— Сперва тебе придется убить меня. — Ксения раскинула в стороны руки.
Гуравицкий встал, обнял невесту за плечи. Его отношение к Ксении переменилось за долю секунды. Из глупой обладательницы вожделенных денег она внезапно превратилась в самоотверженного преданного друга, готового на все ради него. О такой он и мечтать не мог.
— Не смейте трогать ее! — закричал Шелагуров.
— Опусти пистолет, — велела ему Ксения.
Они уперлись друг в друга взглядами. Первым отвел свой Шелагуров. Понял, что сейчас увещевать Ксению бесполезно — малышка вообразила себя героиней романа. Не стоило ей позволять столько читать.
Что же делать? Увы, придется сдать мерзавца исправнику. Гуравицкого, конечно, осудят, но, раз сбежал с виселицы, сбежит и с каторги. Жаль.
— Хорошо, будь по-твоему. — Шелагуров положил пистолет на стол. — Фимка, Фимка.
Лакей, не мешкая — пытался подслушать, да вот беда, господа ругались по-французски, — зашел в кабинет:
— Чего изволите?
— Отправь казачка за исправником.
— Слушаюсь.
— Нет, Фимка, стоять, — топнула ногой Ксения и опять перешла на французский: — Имей в виду, Александр, если выдашь Андрея властям, я отправлюсь за ним в Сибирь.
— Сбрендила?
— Я люблю Андрея. Неужели ты не хочешь, чтобы твоя сестра была счастлива?
— Разумеется, хочу. Но не с этой сволочью.
— Если желаешь мне счастья, порви письмо и забудь про него.
— И что тогда?
Ксения пожала плечами:
— Мы поженимся.
— И я буду жить под одной крышей с изменником?
— Что ж, тогда я продам мою половину, и мы уедем.
Мэри заметила, как у Шелагурова задергалось веко: Ксения, того не ведая, наступила брату на самую больную мозоль.
— Нет, дорогая сестрица, — вскипел Александр Алексеевич. — Не переоценивай мою любовь к тебе. Веревки из меня вить не позволю. Хочешь в Сибирь — скатертью дорога.
— Тогда тем более придется продать нашу половину, — подал реплику Гуравицкий, тоже вспомнив про ахиллесову пяту Шелагурова.
Кузина о ней подробно писала. Как он мог забыть?
— Вот вы чего хотите? Этому не бывать. — Александр Алексеевич в ярости ударил кулаком по столу.
— Бежать за исправником или нет? — подал голос Фимка, дождавшись момента, когда все хозяева замолчали.
— Жди за дверью! — рявкнул Александр Алексеевич. — Гуравицкий, что вам важнее, свобода или Ксения?
— А вам? Правая рука или левая?
— Правая. С левой я хуже стреляю. — Шелагуров глазами указал на пистолет, лежавший перед ним. — Подумайте лучше о матери, переживет ли она ваше бесчестье? Я готов подарить вам свободу, но вы в ответ должны отказаться от сестры и дать слово, что уберетесь из страны навсегда. Вам здесь не место.
— Александр, умоляю, сжалься! — вскричала Ксения. — Я люблю его.
— А чтобы эта дурацкая любовь поскорее прошла, ты, как и собиралась, выйдешь за Разруляева.
— Я не собиралась за него, — возмутилась Ксения. — Кто сказала тебе такую глупость?
Шелагуров посмотрел на жену:
— Ксения, дорогая, ты сама призналась, — напомнила ей Мэри.
— Господи, да я подшутила над тобой. Мне так осточертела твоя трескотня про офицеров…
— Неважно, пошутила Мэри или нет, — перебил сестру Шелагуров. — Я дал Сергею Осиповичу слово.
— Так забери его назад, я выхожу за Андрея. В Сибирь так в Сибирь.
— Шелагуров, умоляю, дайте нам пять минут наедине, — попросил Гуравицкий.
