— Никак бургундское? — Бражников разгружал пакеты, которые принес приятель. — Ба, и сардинки любимые, и паштетик фуа-гра. «Каким ветром тебя сдуло, какой водой принесло?», друг Тохес. Только не ври, что соскучился.
Выговский поморщился. Ну сколько можно? И где только Бражников подцепил сие словцо — тохес? И ладно бы меж собой. Но Петр Никанорович и в компании его употреблял. Сидят, скажем, с разбитными девицами, и вдруг:
— Тохес, закажи-ка игристого.
И одна из сильфид непременно заинтригуется:
— Какое имя шикарное, верно, иностранное.
А Бражников тут же объяснит:
— Точно. Еврейское. Означает то место, на котором сидят.
И все смеются. И Выговский с ними. А что поделать? Не бить же морду лучшему другу?
Но сегодня обижаться было не с руки, Выговский и вправду заявился по делу.
Но рассказал Бражников до обидного мало:
— Убийцу мне готового привели, Добыгин его задержал, — признался приятель после стаканов за встречу, за дружбу и за баб-с.
— Пристав четвертого участка? Терпеть его не могу.
— Зато на его территории всегда ажур-абажур, преступлений вообще не бывает. И за это ему от меня огромное грандмерси. Иначе здесь бы и ночевал. — Захмелевший Бражников обвел пальцем стол, устланный бумагами, шкафы, заставленные папками, пол, где валялись груды дел. — Тохес, я понимаю, ты адвокат, обязан защитить клиента. Но этот… как его?..
— Шалин, — напомнил Выговский.
— …точно, Шалин — редкостный негодяй. Спокойно так про убийство рассказывал, будто не человека, кабана завалил.
— Убил он ради денег?
Судебный следователь кивнул.
— И сколько взял?
Бражников пожал плечами:
— Мое любопытство так высоко не прыгает. Сознался, да и ладно.
— И куда он их дел?
— Куда-куда? Пропил, куда еще?
— Когда бы успел? Его уже через час задержали.
— При определенном навыке с хорошими друзьями, с красивыми… Вот мы с тобой — всего только двадцать минут сидим, а двух бутылок как не бывало.
— Место преступления осматривал?
— Не-а. Думаешь, надо было?
Выговский кивнул с укоризной.
— Тогда завтра, с самого утра. Клянусь. — Бражников, словно на Писание, положил руку на папку с делом о растрате. — Только ради тебя.
— Не мели ерунды. Что теперь там найдешь? Полтора месяца прошло. Сколько постояльцев перебывало.
— Ни одного.
— Как ни одного?
— Дверь с тех пор так и опечатана, а ключик тут, в моем ящике.
— С чего вдруг?
— Потому что жадных не люблю. По швам трещу, когда их вижу. Ты вот сколько у Тарусова получаешь?
— Две тысячи в год.
— Да-а-а?! — присвистнул Бражников. — А второй помощничек ему не нужен?
— Не отвлекайся.
— Нет-нет, держу нить за хобот. Значит, так. Ты мне друг… Да или нет?
— Да, Петруша, да.
— Вот! Друг! А все одно явился с подношениями. Потому что интерес ко мне имеешь. А этот жадина… Дерет с приезжих по четыре рубля за номер, а пришел с пустыми руками.
— Ты сейчас про кого?
— Про Малышева, хозяина гостиницы. Ввалился без стука и как завел шарманку: «Моему заведению полвека. С двадцать седьмого года от нашей гостиницы отправляются омнибусы в Великий Новгород. Однажды у нас ночевал писатель Достоевский». И все в таком духе.
И что, скажи на милость, из этой белиберды причина вернуть ему ключ? Принес бы пару «Клико»… Да хоть пару пива. Потому я насупил брови, придал козлетончику металл и огласил приговор: «Ключ верну только после суда».
— А мне его дашь?
Бражников, несмотря на выпитое, мотнул головой:
— Еще чего? Держи карман шире. Знаю я тебя, все дело мне развалишь.
— В награду — малышка Жаклин за мой счет.
— И дюжина бургундского.
Среда, 2 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
Забежав утром к Тарусову, Выговский уведомил патрона, что снова вынужден отлучиться по порученному делу, и отправился на Обуховский проспект в Серапинскую гостиницу. «Сорок покойных и удобных номеров вблизи Технологического института» — так рекламировал ее путеводитель.
Еще совсем-совсем недавно Антон Семенович служил чиновником для поручений в сыскной полиции. Однако нынешним летом обер-полицмейстер выказал ему недовольство, а Тарусов нежданно-негаданно предложил место.
Но на всякий случай запаянное в стекло удостоверение сотрудника полиции Антон Семенович сохранил. Каким способом? Бургундское любил не только Бражников, его поклонники нашлись и в канцелярии обер-полицмейстера.
Предъявив портье сие удостоверение, Антон Семенович поднялся на второй этаж, отыскал нумер под цифрой «семь», оборвал печати и повернул ключ в замке. Толстый слой пыли на полу и мебели неопровержимо свидетельствовал о том, что после Добыгина никто сюда не заходил. На паркете чернели пятна (вероятно, от крови), а огромная двуспальная кровать так и была расстелена.
Почему? Войцеховский, по показаниям портье, заехал в десять утра, его труп нашли около двенадцати. С какой стати улегся в такую рань? Притомился с дороги? Или…
Выговский, повинуясь чутью, сдернул простыню, скинул подушки. Опа! Женские шелковые панталоны с кружевами. Желтые, с драконами, не иначе из Китая. Теперь понятно, зачем постель разбирали…
В дверь постучали. Выговский спрятал находку в карман:
— Открыто.
В номер зашел одетый в суконный полукафтан мужчина за шестьдесят, лицо его украшал мясистый нос, сросшиеся брови и маленькие недобрые глазки:
— С кем имею честь?
— Сыскная полиция, — показал издалека удостоверение Выговский. — А вы кем будете?
— Хозяин гостиницы Малышев Аверьян Васильевич. По какой надобности явились?
— По следственной.
— Но позвольте, следствие давно закрыто, дело передано в суд.
Малышев выглядел обеспокоенным, и сие Выговского заинтриговало. Неужели знает правду? Сам убил или кого покрывает?
— Все верно, Аверьян Васильевич, потому и пришел. — Антон Семенович демонстративно встал на четвереньки и заглянул под кровать. — Вдруг невиновного судим? Вдруг наружная полиция с выводами поспешила?
— Что значит поспешила? — раскрыл от удивления рот Мылышев. — Яков во всем признался.
— А в суде бац — и откажется. Сколько раз такое бывало. А нам за то нагоняй. — Выговский поднялся на ноги и подошел к окнам, отдернув шторы, осмотрел подоконник. — Скажите-ка, Аверьян Васильевич, кроме Шалина, кто еще из посторонних находился во время убийства в гостинице?
