Выговский кинулся в детскую: Желейкина прижимала к груди Лизу, Александра Ильинична — Володю, на полу лежала оглушенная кастетом гувернантка. А на столе обстоятельно вылизывался главный герой — кот Обормот.
Минут через десять приехал Крутилин. Осмотрев трупы, виновато признался:
— Самолично явиться в зал не рискнул, Ломакина побоялся вспугнуть. Посадил заместо себя двух охламонов. Строго-настрого им приказал: если что случится, один за мной на третий этаж, я там со следователями чаи гонял, второй за Ломакиным. Но вместо этого оба пошли искать меня. Да еще не туда.
— Ничего, мы справились, — гордо сообщила Сашенька.
До прихода Крутилина она так горячо благодарила Антона Семеновича, так просила простить вчерашнюю несправедливость, что Выговскому стало неловко.
— Вижу, — улыбнулся Крутилин. — Тохес — молодец, снова себя проявил. Эх… Был бы при исполнении, вышел бы орден. А так… Боюсь, вместо него по судам затаскают.
— За что? — возмутилась княгиня.
— За двойное убийство.
— Какое убийство? Антон Семенович защищал женщин с детьми, на которых напали среди бела дня.
— И кота защищал, — напомнила Лиза. — Они еще на кота напали.
— Нет, — возразил подружке Володя. — Обормот сам на них напал.
— Кота тоже предадут суду? — спросила у начальника сыскной Сашенька.
— Не волнуйтесь, Александра Ильинична, что-нибудь придумаю, — пообещал Крутилин.
— А если оформить меня внештатным агентом? — предложил Выговский. — На эту недельку?
— Какая хорошая мысль! — воскликнул Иван Дмитриевич. — Поехали-ка с ней к прокурору.
Сразу после заседания хозяин Серапинской гостиницы Малышев помчался на Рузовскую в четвертый участок Московской части. Полковник Добыгин, его выслушав, стал успокаивать:
— Не беспокойся, Малыш. Ломакин Желейкиной ротик заткнет. Надежно заткнет.
— Что? Навсегда? — схватился за сердце богобоязненный Малышев.
— Навсегда слишком опасно. Возникнут подозрения, то да се… Думаю, припугнет. Как припугнул твоего портье…
Но через пару часов, когда Добыгин узнал, что Ломакин с Дуплетом погибли после перестрелки с сыскной полицией, спокойствие покинуло и пристава. Он в такую ярость пришел, что переломал все карандаши из серебряного стакана, стоявшего на столе. Как бы теперь и самому не загреметь под фанфары. Вдруг Яшка Шалин заговорит? Ведь пристав лично учил его, что и как говорить.
Эх, умен был Ломакин, очень умен… Потому и не доверял подручным, любил присутствовать лично. Сие и сгубило. Царствие тебе небесное, Ломака! Прощай гарантированная месячная прибавка в сто рублей, к которой так привык полковник.
Предупредив помощника, где его искать, Добыгин первым делом отправился в Съезжий дом с Яковом Шалиным потолковать, а после заглянул в Серапинскую гостиницу. Там в одном из номеров они уединились с Малышевым, чтобы помянуть новопреставленных.
— Яшке я велел на Ломакина все валить, — сообщил полковник хозяину гостиницы после первой рюмки, — мол, запугал тот его до смерти.
— Повезло Яшке. Выйдет теперь как ни в чем не бывало. А домик, что Ломака подарил, ужо не отберут.
— Да, повезло. А вот твоему портье — не очень. Арестуют его, не сегодня, так завтра.
— За что? Ведь не он убивал.
— За лжесвидетельство. А от портье и к нам ниточка потянется. Понимаешь?
— Не совсем…
— Исчезнуть он должен…
— Я… я не смогу, — признался Малышев. — Духу не хватит. Может, вы сами? А я деньгами, деньгами поучаствую. Ста рублей достаточно?
— Я что тебе недавно втолковывал? Свидетелей убивать себе дороже, одни ненужные подозрения на наши головы. Сегодня же дай портье расчет и вели убраться подальше.
В номер, в котором уединились Добыгин с Малышевым, кто-то постучал. Крепко, настойчиво. Полковник вздрогнул. А вдруг Крутилин, опросив после событий в квартире Тарусова Желейкину, обо всем догадался? И пока он с Малышевым лясы точил, прижал к ногтю злосчастного портье? Добыгин кинул взгляд на хозяина гостиницы — тот, глядя в пол, крестился. «Сдаст, — понял полковник, — точно сдаст. Сразу же!»
Со службы его, конечно, выпрут. Да и черт с ней. Но приковать себя к тачке Добыгин не позволит. У него связи! Да какие!
На всякий случай тоже перекрестился.
— Войдите, — произнес громко.
И бог внял его молитвам. Вошел не Крутилин, а городовой Строкин.
— Фу, напугал, — проговорил полковник. — Чего тебе?
— Ваше высокоблагородие, два убийства на Введенском канале.
— Мать твою…
Неужели началось? До сего дня за тишь да гладь в четвертом участке отвечали ломакинские ребята. Чужим бедокурить не давали, а сами разбойничали аккуратно, не оставляя следов и поводов для следствий. Похоже, сему спокойствию пришел конец.
— Разрешите идти? — спросил Строкин.
— Куда?
— Господин помощник велел сперва вам доложить, а затем мчаться на Большую Морскую в сыскную.
— В сыскную отменяю.
Нет уж. Как-нибудь сами. Только Крутилина здесь не хватало.
— Езжай на Литейный за следователем Бражниковым.
У неприметного домика с маленьким палисадником топтались городовые во главе с околоточным Никудышкиным, который, завидев начальство, тотчас подскочил к саням, чтобы помочь Добыгину выбраться.
— Из одежды на покойнице только кожа, — сообщил он радостно. — А вся срамота — напоказ.
— Кто такая, чем занималась? — уточнил Добыгин, проходя через сени.
— Стрижнева Танька, швея.
— Гулящая?
— Нет. Замужем. Трое пацанов.
— Они? — Полковник, оглядев комнату, указал на погодков, замерших от горя у железной койки, на которой под стеганым одеялом лежало человеческое тело.
У окошка на табурете притулилась старушка в старой кофте и с драным пуховым платком на плечах. Она не плакала, лишь что-то шептала беззубым ртом.
— Мать? — спросил у околоточного пристав.
— Теща.
— Это у тебя, болвана, теща. Мать мужа зовется свекровь.
— Так точно, ваше высокоблагородие. Простите, путаю.
— Сдерни одеяло.
— Пацаны, гулять, — скомандовал околоточный.
Понурые ребятишки вышли из светлицы. Никудышкин сбросил одеяло. Баба и вправду лежала в чем мать родила. И поза действительно неприличная.
— Эй, бабуся. Почему невестка твоя голышом? Чай, не лето, — повернулся к старухе пристав.
Та не ответила. Даже голову не повернула.
