Способность сохранения изображений на сетчатке была названа оптографией, а сами изображения — оптограммой. Вера в новый метод была очень сильна, но вот результаты опытов неизменно разочаровывали. Даже при фотографической съемке не удавалось разглядеть ничего, кроме анатомического строения сетчатки. Все сенсационные изображения, о которых периодически объявляли, после тщательных проверок оказывались подделкой. Однако исследования не прекращались — веру в торжество оптографии поддерживали бульварные газеты и беллетристы. Даже Жюль Верн в романе «Братья Кип» оправдал главных героев посредством фотоснимка глаз жертвы, в которых были запечатлены подлинные преступники.
Лишь в 1924 году вопрос об оптографии был закрыт — немецкий профессор Г. Поуп сумел доказать, что изображение на сетчатке сохраняется не больше трети секунды.
— Значит, ты адепт оптографии? — удивленно спросил у доктора Дмитрий Данилович.
Прыжов кивнул:
— Уверен, за этим методом будущее.
— И ты всегда осматриваешь покойникам зрачки?
— Да.
— И каковы результаты?
— Пока никаких. Лишь неясные смутные очертания. Черт побери!
Наталья Ивановна прикрыла лицо руками.
— Как же я так опростоволосился? — схватился за голову Лёшич. — Пшенкина надо было осмотреть обязательно. Ведь всегда неизвестно, что видел убитый в свой последний миг. Падая, он мог упереться взглядом в небо, потолок или землю. Именно из-за этого, уверен, оптография пока буксует. Но Пшенкин умер мгновенно. А убийца стоял прямо перед ним. Если бы я не отвлекся на Бражникова, уверен, совершил бы открытие.
— Ошибку можно исправить, — заявила Сашенька.
— Нет, увы, — сокрушенно признался Прыжов.
— Это еще почему?
— Завтра третий день, похороны, я подписал разрешение.
— У Стрижнева — трое детей, — напомнила княгиня. — Они потеряли мать. Не дай им лишиться отца. Не ленись, езжай утром на кладбище…
Прыжов пытался знаками удержать жену, мол, не вмешивайся, но терпение Натальи Ивановны уже лопнуло:
— Не смейте командовать моим мужем. У него завтра неприсутственный день. Единственный на неделе.
— Ничего, сами сводите матушку к заутрене, без него, — не дала ей договорить Сашенька.
— Это вас не касается. — Наталья Ивановна вскочила, в который раз отругав себя за то, что не послушала мать. Незачем было идти сюда. Незачем. — Алексей, уходим.
— Скатертью дорога, — напутствовала ее Сашенька.
Алексей поднялся за женой, однако на прощание попытался объяснить Сашеньке, почему ошибку нельзя исправить:
— Пшенкина не в Питере хоронят, на родине, Новгородская губерния, Маловишерский уезд, село Подоконниково. Название очень смешное, потому и запомнил.
— В Новгородской? Это ведь далеко. Не успеют довезти тело.
— Успеют. Вдова сказала, от станции недалеко…
Услышав эти слова, Сашенька, словно гончая, потерявшая след и вдруг чудом его снова почуявшая, рванула из кабинета. Быстрей, быстрей к старшему сыну. Евгений обожал географию, у него на стенах висело несколько подробных карт губерний.
— Дорогая, ты куда? — спросил вслед стремительно удалявшейся супруге Дмитрий Данилович. — Гости уходят. Думаю, тебе надо извиниться перед Натальей.
Сашенька, хоть и спешила, обернулась:
— Напомни об этом в Прощеное воскресенье.
Дмитрий Данилович раскрыл было рот, чтобы усовестить жену, но она с такой силой хлопнула дверью, что желание пропало.
— Тартюф, святоша, ишь хвост распустил перед этой курицей, — ругала княгиня мужа, двигаясь в потемках по коридору.
— Что, простите? — вскочил дремавший на сундуке Тертий.
— Пока не выйду от Евгения, уличную одежду Прыжовым не выдавай, — велела Сашенька.
— Где шубы? — в который раз спрашивал у Тертия Дмитрий Данилович.
Камердинер в ответ лишь потирал щеку, половину которой занимал вчерашний синяк:
— Не помню, ваше сиятельство. После кастета провалы у меня в памяти.
— Провалы? Это по твоей части, — раздраженно сказал князь Прыжову.
— Так! Закрой глаза, — велел Тертию Лёшич. — Вытяни руки. Сожми правый кулак, теперь левый. Высунь язык. Понятно! Сотрясение. В постель, немедленно.
— А как же шубы? — плача, спросила Наталья Ивановна.
— Не волнуйтесь, что-нибудь придумаем, — успокоил ее князь. — Наденете пока наши, а когда доедете, велите извозчику отвезти их назад.
— Еще чего! — раздалось из коридора.
Сашенька! Какая нелегкая ее принесла? Князь надеялся, что спать легла. Не дай бог, опять станет задираться к Наталье.
— Тертий, ты разве не помнишь, куда я приказала положить их шубы? — многозначительно спросила княгиня.
Тот хлопнул себя по лбу:
— Ах да!
— Немедленно их принеси! Лёшич, я выяснила. Подоконниково в десяти верстах от станции Веребье, в час ночи туда отходит курьерский.
— Значит, это ты приказала спрятать одежду? — накинулся на нее доктор. — Мы тут битый час торчим.
— Ты едешь или нет?
Лёшич отрицательно покачал головой.
— Тогда я еду сама. — И княгиня опять удалилась, на сей раз к себе.
Нет бы Наталье Ивановне прижаться к мужу, положить ему голову на плечо и задумчиво помолчать. Вместо этого она устроила сцену:
— Ты позволил надо мной издеваться, выставил меня на посмешище!..
— Пойми, у ее сиятельства расстройство, она вчера пережила нападение.
— Жаль, что ее не убили.
— Замолчи.
— Она вываляла меня в грязи. А ты… разве не аплодировал ей?..
— Прошу, не надо. Ты ведь знаешь, я всем обязан Стрельцовым
[45]. И ты обязана. Александра Ильинична взяла тебя на службу, была добра. Мы не встретились бы, если б не она.
— И слава богу! Проклинаю тот час, когда переступила порог ее дома, когда увидела там тебя. Зачем ты женился? Ты ведь не любишь меня. Любишь ее! Вот и катись!
— Наташа…
Прыжова выхватила у мужа трость и огрела извозчика:
— Останови.
— Давай поговорим, — сделал попытку к примирению Алексей.
— Вылезай!
— Ната…
— Убирайся…
Извозчик слушал, усмехаясь в усы. Чудно у них, у господ. Коли в бабу бес вселился, совестить ее бесполезно. Двинуть надобно между глаз, а потом вытащить на снег и попинать для острастки. Только тогда бес отпустит. А барин вместо этого зайчиком скачет, хвостик поджав.
