Самой большой проблемой строителей стал глубокий и широкий Веребьинский овраг. После долгих обсуждений решили перекинуть через него мост высотой 25 и длиной 277 саженей
[49] с уклоном в восемь градусов. Но после первых же испытаний стало понятно, что груженому составу мост не преодолеть. Поэтому первые годы эксплуатации все поезда на станции Бурга «делились пополам» и преодолевали овраг по очереди. Позднее стали применять тягу двумя паровозами, или, как тогда выражались, «двойную траксу». Обратное движение (со стороны Москвы) тоже было небезопасным — составы, двигаясь с горки, настолько разгонялись, что им не всегда удавалось в Веребье затормозить.
Из-за этих проблем в 1881 году, уже позже описываемых в романе событий, построили новый участок в обход Веребьинского оврага. Вот так и появился пресловутый «царский палец», который к императору Николаю Первому, умершему задолго до строительства обхода, никакого отношения не имел.
Слава богу, Мстинский мост преодолели без происшествий. И вот наконец станция Веребье. Велев Сашеньке ожидать на вокзале, Лёшич отправился на поиски вдовы извозопромышленника Пшенкина. Пассажирский поезд, на котором она следовала вместе с гробом
[50], прибыл в Веребье всего лишь за пятнадцать минут до курьерского, и Прыжов лелеял надежду перехватить Пшенкину прямо на станции, чтобы произвести требуемый осмотр прямо на месте. Тогда они с Сашенькой могли бы успеть на встречный курьерский, а значит, в Питер прибыли бы в половине третьего дня.
Прыжов к утру успокоился. Что он хотел доказать Наташе? Что волен поступать, как в голову взбредет? Зачем тогда женился? Летал бы вольным ветерком. Но теперь, раз завел супругу, он должен был учитывать ее мнение, потакать капризам, тешить самолюбие, ублажать! И Наташу, и ее матушку… чтоб той провалиться!
— Кого ищем, барин? — окликнул Прыжова мужичок в длинном овчинном тулупе, мимо пошевней
[51] которого Лёшич пробежал уже в третий раз.
— Ты, случайно, не видел, с пассажирского гроб сгружали?
— Было такое, — подтвердил мужичок, сплевывая шелуху от семечек.
— И где он?
— Ужо на пути в Подоконниково. Поликарп Петрович с сыновьями встречал, погрузились в один миг. Горе-то какое! Первенца потерять!
Мужичок в который раз сплюнул, а Прыжов вздохнул. Теперь, если очень повезет, в столицу прибудут к полуночи.
Мужичок понял его вздох по-своему, снял треуху и перекрестился:
— Царствие тебе небесное, Петр Поликарпович.
— Придется ехать в Подоконниково, — произнес Лёшич.
Мужичок оживился:
— Тогда прошу, ваше благородие.
Прыжов покосился на узкое сиденье, на котором можно было ехать только полулежа:
— Я с дамой… Что-нибудь попросторнее есть?
— Попросторнее все уехало. — Мужичок обвел рукою площадь перед станцией, на которой еще несколько минут назад стояло несколько саней. — Один я, горемычный, остался.
— Стало быть, на похороны? — осведомился Васька, так звали мужичка, заботливо укрывая седоков двумя зипунами и тулупом.
— Угу, — кивнул доктор.
— То бишь знакомцы с Петром?
— Нет, я из полиции, имею задание осмотреть тело, — признался Прыжов.
— Из полиции? Ой как свезло…
Гибель Петра Пшенкина, о которой в селе узнали из телеграммы от вдовы, породила множество слухов и предположений. Весь вчерашний вечер смерть односельчанина обсуждалась в местном кабаке. И вошедший в пьяный раж Васька поспорил на полуштоф, что извозчик Стрижнев Пшенкина не убивал.
— Дозвольте тогда вопрос, ваше благородие. Извозчик этот…
— Стрижнев?
Васька кивнул, мол, про него толкую:
— Признался или нет?
— Нет.
— А что я говорил? Значится, проспорил Пахом. И поделом. Думать надо башкой. А он чему попало верит. Мол, раз написано в телеграмме, что убийца — извозчик, значит, так и есть. Однажды, — словоохотливый Васька, заметив, что приезжие из Петербурга внимательно его слушают, решился рассказать им байку, — кабатчик наш подшутил над Пахомом, сказал ему, хе-хе, что земля круглая, будто колобок. И если из Веребье выйти на Торбино, то через год назад в Веребье вернешься, но не из Торбино, а из Бурги. Я с Пахомом аж на колокольню лазал. «Смотри, говорю, земля плоская словно блин!» А он как баран упирается. «Нет, говорит, земля — колобок». Вот дурень-то!
— Погоди, — оборвал Ваську Лёшич. — Ты с ним поспорил, что Стрижнев не виновен?
— Так точно, ваше благородие.
— А почему?
— Знаете, как рассудил? Допустим, Петруха не к Стрижневой, а к моей бы жене повадился. Стал бы я его у себя во дворе убивать? Нет! На каторгу кому охота? Я дождался бы, когда Петька на болото пойдет. За грибами или за ягодами. Там бы и убил, а болото бы тело забрало.
Прыжов хотел возразить, что в припадке неконтролируемой ревности даже самый спокойный и рассудительный человек способен на убийство. Но пока «переводил» эти мудреные слова на доступный Ваське язык, в разговор вмешалась Сашенька:
— Но если не Стрижнев, кто, по-твоему, убил Пшенкина?
— Стрижневский дворовой.
— Дворовой? — изумилась Сашенька.
— Откуда у извозчика дворовой? — опешил Прыжов.
Дворовыми в помещичьих усадьбах называли крепостную обслугу. В отличие от остальных крестьян, на волю их отпустили не сразу. Согласно Манифесту от 19 февраля 1861 года они должны были еще два года бесплатно служить барину. Но по прошествии этих лет подавляющую часть дворовых помещики просто выгнали на улицу — содержать столь многочисленную челядь после реформ стало не по карману. Трудиться на земле бывшие лакеи и горничные не умели, потому доставшиеся им наделы уступали за бесценок общине и отправлялись на заработки в города. Однако там их в услужение нанимали неохотно — как правило, дворовые были ленивы и плохо обучены.
— Раз двор имеется, значит, и дворовой в наличии, — с авторитетным видом сообщил Васька. — Нежить она везде. В бане — банник, в овне — овник, в полях полевички обитают, в лесах — лешие, в избах домовые, во дворах дворовые. Где кто приземлился, там и поселился.
— Приземлился? Откуда? — вкрадчиво, как у душевнобольного, спросил Лёшич.
— С небес, вестимо. Архангелы сбросили оттуда всю нежить вслед за Сатаной. Потому что все они его приспешники. Но сам-то Сатана тяжелый, потому что грехов у него много, вот в преисподнюю и провалился, сидит теперь там, а на коленях у него Иуда. А у нежити грехов поменьше, землю собой проломить не смогли. С нами с тех пор живут. Самый добрый из них домовой. На черного кота похож, только корноухий
[52].
