А Сашеньке хотелось Аришу отдубасить. Мужики-то к ней не за милостыней приходят. Последнюю копейку они с Ионычем у них изымают. Если уж сама убрать брезгует, могла бы и нанять кого.
— Сходите под себя, — предложила Ариша. — Ноги только пошире расставьте, чтоб удобнее.
— Нет уж! Пошли обратно, схожу в ведро, — ответила княгиня, размышляя о том, почему в Европе крестьяне чисты и опрятны и обитают в красивых, удобных домах. Да что в Европе… Немецкие колонисты, которые два века живут в здешних губерниях, спят в кроватях, а не на полу; скотину в избах не держат; каждый ест из собственной тарелки, а отхожие места содержат в идеальной чистоте — этим летом Сашенька снимала дачу у колонистов и в этом убедилась. Дмитрий Данилович считал, что чистота колонистов — следствие их поголовной грамотности. Мол, обучи грамоте наших крестьян, станут жить как в Европе. Сашенька с ним не соглашалась. Ведь грязь, паршивый запах, нечистоты неприятны всем без разбору: ученым и неграмотным, князьям и холопам. И даже бездушным тварям. Вот, к примеру, кот Обормот. Всегда тщательно загребает за собой экскременты в песок. И если его вовремя не выкинуть, будет сидеть и гневно мяукать. Нет, дело не в грамотности, а в отсутствии к себе уважения. Столетиями князья, бояре и их приспешники-попы внушали крестьянам, что они никто и что земная жизнь дана им лишь для страданий. Что чем больше мучаешься и терпишь, тем вернее попадешь в рай. А если так, зачем за собой убирать?
— …по… по-гнал… гнался с косой, — по слогам бормотал староста слова, которые записывал в протокол.
— Эй, Фрол, — окликнул его Васька. — Уже и ехать за Мишкой не надо. Пшенкины сами явились.
— Ой! — вскрикнула Нюша.
— Не бойтесь. Я вас в обиду не дам, — ободрил ее Лёшич.
Вдова посмотрела на него с надеждой.
Первым зашел Поликарп, на его морщинистых щеках играли желваки. Следом переступили порог его сыновья.
— Нюшенька, доченька, ты здесь, слава богу, — раскинул руки старик и двинулся к невестке. — А мы обыскались. Поехали скорее. Отец Иоанн ужо пришел, литию пора читать.
Нюша спряталась за Прыжова:
— Нет. Не поеду.
Поликарп покачал головой:
— Вот оно как. Умом дочка с горя тронулась. Ох, беда, беда, не приходишь ты одна. Нюшенька, да ты посмотри внимательно. Разве я чужой? Свекор твой. Ну, узнала? Пошли, деточка. Старуха волнуется.
Кабатчик толкнул Фрола, мол, почему молчишь? Но тот сделал вид, что дописывает протокол. Пришлось неприятный разговор начинать самому Мефодию Ионовичу:
— Жалоба у нее, Поликарп. На Мишку твоего…
— Жалоба? На Мишку? — делано удивился Поликарп. Схватить Нюшу за руку ему мешал Прыжов. Он и так попытался его обойти, и этак. — Так мы с ней не чужие. Сами разберемся, по-семейному.
— По-семейному ужо не получится. Жалоба потому что сурьезная. На острог тянет. Мишка обесчестить ее пытался.
Братья Пшенкины дружно, будто по команде, захохотали. Невесело, натужно. Как говорится, смех да и только. Потому что глаза у всех были злые.
— То клевета, — оборвал хохот сыновей Поликарп. — Мишка мой и вправду виноват, сильно виноват, но в другом. В том, что напился вчерась. Так, сынок?
Мишка, прижимавший к глазу мокрую тряпочку, подтвердил:
— Так, тятенька, так.
— И что ты пил? — спросил вдруг у парня кабатчик.
У Мишки забегали глаза:
— Эту… водку.
— А где взял? В кабак ни один из вас вчера не заходил. Откуда водка?
[56] А может, не водку? Самогонку трескал?
Михаил растерянно повернулся к отцу. Но того каверзный выпад врага-кабатчика не смутил:
— На прошлой неделе я штоф из уезда привез.
— Из самого уезда? — не поверил кабатчик. — Зачем себя утруждал? Моя-то водка подешевше будет. Заходи, коли выпить захочешь, сэкономишь. А самогонку гнать не советую, подсудное это дело.
Пшенкин в ответ плюнул и продолжил рассказ про Мишку:
— Из-за того, что пьян был шибко, я его на ночь в избу не пустил, отправил спать в хлев. И под утро приснился Михаилу страшный сон: будто убийца Петьки таперича за ним явился. Вскочил он со страху, схватил косу, выбежал из хлева, а тут, как на грех, Нюша во двор вышла. Испужалась баба, бросилась бежать, а на улице этот господин. — Пшенкин пальцем ткнул в мешавшего ему Прыжова. — Схватил ее и бросил в сани. А Мишке фонарь на лоб прилепил ни за что ни про что. Вот кого в острог надобно, Фрол. Ужо выяснил, кто таков?
— Дохтур из Питера, — заискивающе сообщил староста.
— Ах, дохтур, — развязно произнес Поликарп. Личность неизвестного господина, ударившего Мишку, его беспокоила. Вдруг начальство? А доктор, пусть и столичный, угрозы не представлял. — А что он у нас позабыл? Али приболел хто?
Лёшич понимал, что Пшенкин его провоцировал. Хотел, чтобы он его оскорбил, а лучше ударил. Тогда бы сыновья Поликарпа бросились бы их разнимать, а заодно под шумок увели бы Нюшу.
Потому Прыжов ответил почти миролюбиво:
— Я прибыл сюда по поручению судебного следователя Бражникова, который расследует убийство вашего сына.
Вот черт. Доктор-то не простой, судебный.
— И что за поручение? — уже с беспокойством уточнил Поликарп.
— Осмотреть тело.
— Ужо смотрели.
— Надо еще раз.
Поликарп, хоть и неграмотен был, законы знал. Тотчас задал вопрос:
— Предписание имеете?
Лёшич вздохнул:
— Увы, нет.
— А на нет и суда нет. Ну что, Фрол, про Мишку с Нюшкой все понял?
Фрол потупился.
— Что скажешь, власть? — с угрозой в голосе переспросил старосту кабатчик.
Фрол, будто загнанный заяц, переводил взгляд с одного мироеда на другого. Потом зажмурил глаза и выпалил:
— Следствие закрыто. Мишка не виноват.
— Нет! — закричала Нюша. — Не слушайте Поликарпа. Он деньги мои хочет отнять, за Мишку замуж выйти заставляет.
— Что ж молчала? — воскликнул кабатчик.
Лицо его посуровело. И было с чего — если Поликарпу отойдут Петькины капиталы, соперничать с ним Мефодий Ионович вряд ли сможет.
— Во-во. Слышите? Я ж говорил, умом девка тронулась, — обвел присутствующих взглядом Поликарп. — Сама не понимает, что болтает.
— Да, Поликарп Петрович, истинно так, — поддакнул староста.
— Домой ей надо, прилечь.
— Конечно, конечно. Не смею задерживать.
