— Не пойду, — попятилась Нюша.
— Посторонись, ваше благородие, — попросил доктора старик. — Ужель не видите, баба не в себе.
— Я, милейший, вижу прямо противоположное. И как доктор медицины заявляю: Анна…
Лёшич никак не ожидал, что его Пшенкин ударит. Потому на ногах и не удержался, полетел на пол.
— Помогите! — завизжала Нюша.
Старик схватил ее, поднял, перекинул через плечо…
И тут прогремел выстрел!
Когда дым рассеялся, Прыжов увидел, что Васька и староста лежат рядом с ним на полу, обхватив головы руками. Мефодий Ионович стоит у стола и сжимает в руке револьвер. А братьев Пшенкиных будто ветром сдуло: услышав выстрел, они сбежали. А вот Поликарп не успел. И теперь, прикрываясь от револьвера невесткой, двигался к выходу, приговаривая:
— Стреляй, Ионыч, стреляй! Попадешь в умалишенную, спасибо скажу. И ее от мучений избавишь, и нас от догляда.
Лёшич хотел броситься, вырвать Нюшу, но заметил в руках у Поликарпа отточенный сталью нож.
Выстрел раздался, когда взошли на крыльцо. Опытная Ариша (Мефодий уже не раз прекращал драки в кабаке револьвером) прижалась к стенке, чтобы с ног не сбили. Княгиня же бесстрашно распахнула дверь — случай с Ломакиным ничему ее не научил, думала лишь о том, что внутри Лёшич. Вдруг ранен?
Однако зайти в сени Ариша ей не позволила, оттащила к себе. И вовремя — братья Пшенкины промчались табуном, ничего не видя перед собой.
— Чтоб их кондрашка хватил, — пожелала им вслед Ариша и отпустила Сашеньку.
Та в два прыжка преодолела сени, отворила дверь и увидела Поликарпа Петровича, который, пятясь спиной, удерживал Нюшу. Сашенька схватила то самое ведро из печного кута и нахлобучила Пшенкину на голову. Тот от неожиданности выпустил жертву, а бросившийся вперед Лёшич Нюшу подхватил. Васька с кабатчиком, отняв нож, схватили старшего Пшенкина, вынесли на крыльцо и выкинули в сугроб.
— Ты тоже проваливай, — велел Фролу Мефодий Ионович, когда вернулся.
— Ты что? Я выпить хочу.
— Пусть Поликарп тебе и нальет. Только сперва счета в кабаке оплати. За последние полгода пятьдесят рубликов должен.
— Ионыч…
— Сорок семь лет как Ионыч. Почему Поликарпа не задержал? Он доктора ударил, ножом угрожал.
— Но не зарезал же… Горе у Поликарпа. Понимать надо.
— А ну, вон отсюда.
Фрол вскочил, схватил шапку:
— Еще пожалеешь.
После его ухода Ариша накрыла стол и напоила всех чаем с пирогами.
— Становой далеко живет? — спросил кабатчика Лёшич.
— Не очень. Только вот в Новгород его вызвали.
— Может, к сотскому обратиться?
— А… — махнул рукой кабатчик. — С него как с козла молока. Еще более пустое место, чем Фрол.
— Как сами-то здесь жить не боитесь? — покачал головой Прыжов.
— Так у меня револьвер. А еще ружье. Да и Пшенкины раньше руки не распускали, действуют всегда исподтишка. Если кто им не угодил, сарай ночью сломают или посевы потравят. А сегодня словно с цепи сорвались. — Мефодий Ионович выглянул в окно. — Кажись, уехали. И Фрола забрали.
— Значит, и нам пора, — поднялся с места Лёшич. — Мефодий Ионович, сани не одолжите? А то в Васькиных втроем мы до станции не доедем.
— До станции? — удивилась княгиня. — А как же осмотр?
— Какой, к черту, осмотр? Скажи спасибо, что живы.
— И что? Пшенкиным все сойдет с рук?
— Конечно, нет. Завтра же напишу местному губернатору. Анна Никитична, собирайтесь, поехали.
— Нет! — сказала Нюша. — Езжайте без меня. Петеньку обязана проводить.
— Но…
— Будь что будет. Мир не без добрых людей, теперь это точно знаю.
— Я вас не брошу, — решительно сказал Лёшич.
Вдова с благодарностью ему улыбнулась. Прыжов ей в ответ. Сашенька вскинула удивленно на приятеля брови. Тот в ответ покраснел.
Ну и дела. Неужели влюбился?
— Если Нюша придет на похороны, Пшенкины ее больше не выпустят, — заявил кабатчик. — А честной народ их поддержит. За сумасшедшей догляд нужен.
— Я не сумасшедшая, — возмутилась Нюша.
— Слух Пшенкины ужо запустили. Поди теперь докажи, что вранье.
— И что нам делать? — спросила Сашенька.
Стали обсуждать планы один фантастичней другого: просить командира расквартированного поблизости полка выделить роту солдат; послать телеграмму губернатору, чтоб прислал полицейский резерв.
— С лешим надо потолковать, — предложил Васька. — И с кикиморами. У них к Пшенкиным свой счет, они лес тайком вырубают.
— А езжайте-ка к Александру Алексеевичу, — предложил вдруг кабатчик. — По воскресеньям он обычно в усадьбе.
— Кто это? — спросила Александра Ильинична.
— Помещик бывший. Человек строгий, справедливый. А главное, Пшенкиным цену знает. Почти десять лет они народ баламутили, чтобы мировое с ним никто не подписывал. Шелагуров — не последний в губернии человек, земский гласный. Ни Фрол, ни становой перечить ему не рискнут. Если скажет, и Мишку заарестуют, и самого Поликарпа. А там уж как мировой судья решит, — лукаво улыбнулся в бороду Мефодий Ионович и пояснил: — Но по секрету скажу, мировой с Александром Алексеевичем приятели. Понятно? Ну что? Поедете? Я тогда не только сани, пару лошадок в придачу дам. На тройке домчитесь мигом.
И Прыжов, и Сашенька поняли, что кабатчиком не желание помочь движет, а собственный корыстный интерес. Но раз альтернативы нет, таким содействием воспользоваться не грех.
— Если Александра Алексеевича в усадьбе не застанете, сюда не возвращайтесь, — напутствовал их кабатчик. — Народ от Пшенкина угощения ждет, как-никак поминки. Боюсь, защитить не смогу.
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
Милостыню у Введенского собора
[57] пристав Добыгин всегда раздавал с удовольствием. Потому что, сколько здесь ни пожертвуй, все вернется сторицей. Ну ладно, пусть не сторицей, но с каждого полтинника верный рубль. Потому что знают здешние христарадники
[58]: не поделишься выручкой с полковником, пойдешь по этапу к месту прописки.
Вот и сегодня после воскресной литургии семейство Добыгиных — сам полковник, его супруга, после пяти родов превратившаяся в колобок, и все их отпрыски — жертвовали направо-налево. Один из нищих, принимая монетку, задержал пальцы полковника. Добыгин поневоле всмотрелся в лицо. Ткач?
