Когда покойному Ломакину требовалась встреча, именно Ткача он посылал к полковнику, потому что из всех его подручных меньше всего тот походил на мазурика. Но Ломакин был мертв, на сегодня назначены похороны…
Когда взгляды встретились, фартовый подмигнул Добыгину. Раньше сие означало, что Ломакин ожидает пристава в любимом трактире «Герань». А теперь? Кто смеет его вызывать?
Обеспокоенный и оттого раздраженный полковник прикрикнул на детишек:
— А ну, поживей.
Супруга сжала ему локоть:
— Куда торопимся?
— Вы домой, я по делам.
— По каким делам?
— Не твое дело.
— Совсем вы, Родион, стыд потеряли.
Полковник вырвал руку. Вот дура ревнивая. Сама ведь виновата. Жрет как свинья, оттого раскоровела, что не обнять. А туда же, права предъявлять.
— Садитесь, живо, — указал семейству полковник на подлетевшие сани.
Извозчики, что стояли у Царскосельского вокзала, по очереди возили Добыгиных по воскресеньям. Разумеется, за бесплатно.
— А ваше высокоблагородие? — удивился «ванька».
Почему полковник не садится в сани? Что вдруг не так?
— Пешком пройдусь.
Супруга возмущенно хмыкнула.
— Позвольте тогда на пару слов, — сказал возница. — Только вперед проедусь, чтоб не мешать.
Полковник хоть и удивился, решил выслушать. Вдруг извозчик что-то важное скажет? Сани проехали вперед, Добыгин прошелся следом. Возница, спрыгнув с облучка, представился:
— Афонькой меня звать, ваше высокоблагородие. У вокзала ужо пятый год. Если не верите, Никудышкина спросите, отрекомендует меня с лучшей стороны. Водки не пью. Ну почти… Не гуляю, тружусь себе и тружусь. И всех тут знаю. Даже постоянных пассажиров имею.
— Что желаешь сообщить? — прервал изложение Афонькиной автобиографии полковник.
— Один из них третьего дня нанять меня хотел. Клиент шибко выгодный, арендует на целый день, платит щедро. А у меня, как на грех, беда. Подкова истерлась, к кузнецу надобно. Отвечаю: «Не могу, Ксенофонт Иванович, никак не могу». А тот в ответ: «Кого вместо себя присоветуешь? Чтоб с ветерком?» Огляделся. Смотрю, Ванька Стриж. Сани у него исправные, кобылка резвая. «Наймите, — говорю, — не пожалеете».
— И что дальше?
— Дальше я у кузнеца до самого вечера проторчал. Очередь потому что случилась. А вчерась узнал, что Ваньку арестовали. Плюнул я на извоз и поехал к Ксенофонту Ивановичу. Знаю, где живет. Дождался, порасспросил. Говорит, отпустил Ваньку в полседьмого. А нанял полудня не было. Значит, не виноват Ванька.
— Это еще почему?
— Потому что Петька Пшенкин из своего дома после двух укатил. Я ездил, справлялся. А Таньку Стрижневу в половину первого возле бакалейной лавки видали.
Добыгин задумался. Афонька с почтением ждал, что скажет:
— Родион, мы замерзли, — раздалось из саней.
— Езжай, — буркнул полковник.
— Ну что, отпустите Ваньку? — спросил Афонька. — Невиноватый он.
— То не я, следователь решает.
— Где его найти?
— Зачем?
— Адресок Дмитрия Ивановича подсказать. Пусть порасспросит.
— Мне скажи. Так и быть, передам.
— Ждут вас. — Половой с перекинутым через руку полотенцем почтительно склонился перед полковником.
— Где?
— Как обычно-с! Позвольте провожу-с?
— Сам дорогу знаю.
Добыгин пересек чистую половину, отодвинул стеклярус, закрывавший проем, который вел в номера, пройдя по коридору, толкнул дверь.
На столе, укрытом накрахмаленной до хруста скатертью, стояли изысканные закуски, а в покрытом инеем графине оттаивала сгустившаяся в сироп водка. Только вот пировал не всемогущий Ломакин, а один из его бойцов, Фимка Кислый, сборщик дани с сутенеров.
Увидев полковника, Фимка вскочил:
— Доброго дня. Благодарствую, что пришли.
Добыгин отодвинул стул, уселся, налил водки, выпил.
— Зачем звал?
— Хозяина нашего помянуть.
— Ты, Фимка, не заговаривайся. Может, тебе Ломака и хозяин, а мне так просто знакомец. Но человеком был славным. Помянуть не грех.
Полковник налил себе еще:
— Упокой Господи раба своего Луку…
— …и Иннокентия, — прибавил Фимка.
Добыгин, который поднес уже рюмку, вскинул брови. Мол, про кого?
— Дуплета так звали.
Выпили, Фимка вытер рот рукавом. Добыгина от этого простецкого жеста передернуло. Зачем он вообще сюда пришел? Хотел встать и уйти, но вдруг передумал. Фимка хоть и простоват, далеко не дурак. Если пригласил, значит, имел что сказать.
Минут через пять насытившийся Кислый перешел к делу:
— Хевра
[59] наша порешила не разбегаться.
Полковник аж поперхнулся квашеной капустой.
— А кто станет заправлять? — спросил он, откашлявшись.
— Я.
— Ты? — спросил Добыгин с таким уничижением, что Фимка побледнел.
Со столь важными фигурами Кислый уже беседовал. И не раз. Но всегда в качестве подозреваемого. А так, чин чинарем, на равных, честь выпала впервые.
— Обчество так решило. Только вот не все с этим согласныя. Надо бы им крикушку-то
[60] подзаткнуть.
Полковник пожал плечами: я-то тут при чем?
— А для этого подработка
[61] от вашего высокоблагородия требуется.
Добыгин уставился на Фимку немигающим взглядом. Фимка не стушевался, глядел с уважением, но без боязни. Видать, не так прост, как прежде казался, подумал Добыгин.
— На цареву дачу
[62] просишься?
— Нет, что вы, нас и так мало. Положение свое желаю укрепить. Ежели за смерть Ломаки расквитаюсь, все тявкающие сами хвост подожмут. Да вот незадача, личность стрелка полиция в секрете держит, даже бутербродникам
[63] не сообщает. Не могли бы разузнать, господин полковник?
Лицо Добыгина налилось кровью. Он медленно приподнялся:
— За кого ты меня принимаешь? Да я сейчас…
