Ксенофонт Иванович Парусов, притулившись к косяку, глядел на Добыгина грустными глазами, словно призывая: «Терпи, брат, терпи. Тебе недолго. А представь, как тяжко мне».
Супруга его продолжала тараторить:
— И где? Где нашли? Почему молчите? Отвечайте немедленно. Не мнитесь, как гимназистка. Я готова испить сию чашку до дна. В кафешантане, да? Ксенофонт там певичек лапал? Ксенофонт, как ты посмел? И это после всего, что я для тебя сделала?
Ксенофонт Иванович сделал попытку встрять, даже какой-то звук издал, но полковник его не расслышал из-за Антонины Митрофановны, не прекращавшей верещать:
— Всю себя отдала тебе без остатку. И что в ответ? Городовой, миленький, умоляю, отправьте это ничтожество на каторгу. Навсегда, на целую неделю. Пусть походит в кандалах, пусть прочувствует.
Добыгин кашлянул, чтобы прервать надоевшее словоизвержение. Но не тут-то было!
— Вы что, больны? Это немыслимо. Почему не прислали здорового? У вас, верно, чахотка? Я так ее боюсь. Сестра двоюродная сдуру заразилась и через год скоропостижно умерла. Убирайтесь, убирайтесь немедленно. Нет, стойте, запонку отдайте.
— Да нет у меня никакой запонки! — гаркнул Добыгин и, не переводя дыхания, представился: — Участковый пристав полковник.
— Полковник? — перебила его Парусова. — А по лицу городовой. У моего первого мужа дядя тоже полковник. Странное совпадение, не так ли? Впрочем, нет, дядя давно умер. И первый муж следом. — Не прерываясь ни на секунду, Антонина Митрофановна вытащила платок и вытерла под глазом. — Внезапно, не предупредив, помер. Бросил одну-одинешеньку. Не поверите, словом стало не с кем перекинуться. Потому и вышла за замухрышку.
— Тонечка, ну помолчи хоть минутку, — взмолился Ксенофонт Иванович.
Одет он был в дорогой костюм английской шерсти, на жилете переливалась в свете керосиновой лампы золотая цепочка, но согбенная фигура, заискивающая манера говорить, пришибленный взгляд выдавали в нем мелкого чиновника, так и не сделавшего карьеру, зато удачно женившегося. Только вот удачно ли?
— Как смеешь приказывать? После всего, что рассказал полковник, ты должен молчать, — накинулась на мужа Парусова.
— Полковник еще слова не вымолвил, — возразил Дмитрий Иванович. — А ведь пришел по делу.
— Откуда знаешь? Ты с ним знаком? С этим чахоточным? Боже! Он тебя заразил. Врача. Срочно врача. Танька, Танька! — крикнула Парусова кухарку.
Но та не откликнулась, и Антонина Митрофановна ринулась на кухню.
Полковник перевел дух.
— Ксенофонт Парусов, титулярный советник в отставке, — скороговоркой представился хозяин. — Умоляю, говорите быстрее.
— Вы вчера брали извозчика? — скороговоркой спросил Добыгин.
— Да, у Царскосельского вокзала.
— В котором часу?
Парусов покраснел:
— Около полудня. Но прошу вас, тсс, между нами. Тоня считает, что в Петербург я прибыл в шесть вечера.
— И где вы были с двенадцати до шести?
— Ну… понимаете. У одной знакомой. Там, верно, запонку и обронил.
— Когда приехали к знакомой, извозчика отпустили?
— Нет, он меня ожидал. Оленька, бедняжка, в таком глухом месте живет, саней там не сыщешь.
— Извозчик вам знаком?
— Нет, нет, в первый раз возил.
— Опознать его сможете?
— Ну конечно…
— А показания дать в суде?
— Какие показания?
— О событиях вчерашнего дня.
— Шутите?
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Новгородская губерния, усадьба Титовка
— Наелись? — спросил Шелагуров.
Сашенька кивнула.
— Тогда в путь. Иначе не успеем в Подоконниково до похорон. Кстати, хотел спросить, вдруг знаете? Почему вскрытие не сделали в Петербурге?
— Вскрытие как раз делали. Но не удосужились осмотреть глаза.
— Зачем их осматривать?
— Считается, что в них можно увидеть убийцу.
— Ах да, слыхал об этом. Вернее, читал. Помню, однажды у нас гостил кузен супруги, начинающий литератор, зачитывал нам главы из своего романа. Как раз про этот метод написал.
— Как зовут вашего родственника?
— Гуравицкий, Андрей Гуравицкий.
— Неужели он вернулся? — задал риторический вопрос Шелагуров, когда Сашенька все ему рассказала. — Да как посмел?
— Он был знаком с Пшенкиным?
— Понятия не имею. — Помещик достал из жилета часы и взглянул на стрелки. — Боюсь, придется просить судью об эксгумации, на похороны уже не успеем.
— Нюша обязана попрощаться.
— А вы? С Нюшей-то все понятно, с доктором — тоже. Но зачем сюда приехали вы, ваше сиятельство?
Столь очевидный вопрос княгиня давно уже ожидала и ответ продумала заранее:
— Мой муж присяжный поверенный. По мере сил помогаю ему в делах. Он будет защищать извозчика Стрижнева, обвиненного в убийстве Петра Пшенкина.
— Погодите-ка. Если назначен адвокат, значит, доказательства уже собраны, составлен обвинительный акт, а материалы переданы в суд. Петьку убили в пятницу, сегодня воскресенье. Однако! Ну и скорости у столичных сыщиков. Можно обзавидоваться.
— Быстро не значит качественно. Стрижнев невиновен. И я намерена открыть убийцу.
— Но как?
— Доктор считает, что в последние секунды жизни Петр Пшенкин смотрел в лицо убийцы. И, значит, оно отпечаталось в его глазах. Если мы сумеем его разглядеть, Стрижнев спасен.
— Мы? То бишь ваш доктор действует не в интересах следствия, а в интересах защиты?
Сашенька вынуждена была кивнуть.
— И значит, предписания от следователя у него нет.
Княгиня и это подтвердила.
— А я-то голову ломал, почему староста не вступился за судебного доктора. Фрол ведь сильно труслив. Когда я поймал его за вырубкой… Эврика! — вскричал вдруг Шелагуров. — Придумал, как обойтись без судьи. Применим-ка метод Петьки Пшенкина.
Александр Алексеевич позвонил в колокольчик:
— Фимка, Фимка!
Шаркая ногами, в столовую вернулся старик-камердинер с листочком в руке.
— Почта? — удивился помещик.
— Нет, дохтур мазь от коленей прописал. Нижайше прошу купить в Новгороде.
— Давай рецепт. — Шелагуров забрал листок. — Сани запрягли? Скажи кучеру, едем в Подоконниково.
— Огромное вам спасибо, Александр Алексеевич, — обворожительно улыбнулась Шелагурову княгиня, когда слуга вышел. — Была уверена, что не откажете.
