Княгиня раздраженно махнула рукой, потому что увидела Нюшу с Прыжовым. Те отошли от кузницы подальше, не заметив прибытия Сашеньки. Молодая вдова, видимо, озябла (или сделала вид, что озябла), и доктор нежно растирал ей пальцы.
«Влюбился, как гимназист в хористку, — разъярилась княгиня. — Только вот у хористки сифилис».
Поддерживая обеими руками подол шубы, Сашенька решительным шагом направилась к ним.
— Отойди от нее, — крикнула она, приближаясь к Прыжову.
— Сашенька? — удивился Лёшич. — Что ты тут делаешь? Я думал, вы давно в Подоконникове. Неужели и у вас подкова отвалилась?
— Как бы чего не отвалилось у тебя. Если от Нюши не отойдешь, точно отвалится.
— Да что с тобой? Какая муха укусила?
— Белая, — огрызнулась Тарусова. — Разве не видишь, сколько их вокруг? — И, перейдя на шепот, сообщила: — У Нюши сифилис.
Но Пшенкина ее услышала:
— Да как… как вы смеете? — возмутилась она.
— Шелагуров наплел? — предположил Прыжов.
— Не наплел. То правда. Здесь вообще Содом с Гоморрой. Все друг с другом совокупляются, словно кролики. А Нюшин муженек вообще ни одну не пропустил.
— Неправда, — возразила вдова.
Сашенька отмахнулась от нее:
— Позволю себе напомнить, что твоего мужа убили не в вашей супружеской постели, а в сортире у любовницы.
— Тогда тоже напомню, — не дал Нюше раскрыть рта Прыжов, — что я исследовал труп Петра Пшенкина. И никаких сифилитических поражений не обнаружил.
— Ошибся, — предположила княгиня.
— Исключено. Я свое дело знаю.
— А ты Нюше сказал, что женат?
— Про это знаю, ваше сиятельство. — Пшенкина неожиданно для Сашеньки горделиво подняла голову и уставилась на нее. Княгиня дерзкий ее взгляд выдержала, но про себя отметила, что Нюша не столь забита, как ей казалось. Характер-то у вдовушки сильный. — Но я теперь женщина свободная, кого хочу, того люблю.
— Господи, что он делает? — схватилась за сердце Сашенька, увидев что Онуфрий поднял лошади ногу и ухналями
[77] стал прибивать подкову. — Ей же больно.
Нюша, вдова извозопромышленника, едва сдерживая улыбку, объяснила Сашеньке:
— Что вы, ваше сиятельство, ей щекотно.
— Это варварство!
— Тебе больно, когда ногти стрижешь? — уточнил у Сашеньки Прыжов.
— Нет.
— Копыта — те же ногти, кровеносных сосудов и нервов там нет.
Когда Сашенька с Шелагуровым снова разместились в санях, Онуфрий подошел прощаться:
— Я-то думал, с новым заказом пожаловали, — сказал он помещику. — Предыдущая-то штуковина пригодилась?
— Еще нет.
— Знатно ее наточил?
— Молодец, — похвалил Онуфрия помещик и велел кучеру: — Трогай.
Глава 12, в которой Добыгин выясняет, кто убил Ломакина
Воскресенье, 6 декабря 1870 года,
Санкт-Петербург
Чтобы снизить расходы, жители Петербурга селились как можно ближе к месту службы. По этой причине судьи, следователи и присяжные поверенные снимали жилье в Литейной части, где располагался Окружной суд.
Бражников обитал в доме на углу Баскова переулка и Надеждинской
[78] улицы. Номер квартиры Добыгин, конечно же, не помнил, пришлось искать старшего дворника.
— Опять кого-то убили? — всплеснул руками тот. — Неужто Великого князя?
— Что ты мелешь, дурак.
— Дык в пятницу, когда извозопромышленника прикончили, за Петром Никанорычем городовой пожаловал. А сегодня сам господин полковник. Не иначе, министр дуба дал…
— Хватит языком молоть. Номер квартиры.
— Сорок пятая.
Добыгин пошел к парадному входу, швейцар распахнул перед ним дверь.
— Вашему высокопревосходительству не туда, во двор ступайте, а там по черной лестнице на пятый этаж, — развернул его криком старший дворник. — Петр Никанорович от жильцов нанимают.
— От жильцов? — удивился полковник. — Куда он жалованье-то девает?
[79]
— Куда и все. Пропивает.
В петербургских доходных домах вынужденно соседствовали семьи с разным достатком: квартиры с окнами на улицу сдавались лицам обеспеченным, вид на дровяные сараи во дворе и запах выгребной ямы предназначались жильцам попроще. Но многим даже такая убогая квартира была не по карману, им приходилось снимать комнату (или даже угол) у основных арендаторов.
Дверь полковнику открыла служанка квартирохозяйки:
— Почивают они-с. Пьяными ночью пришли-с, вряд ли добудитесь, — сообщила она, кокетливо поправляя фартук.
От перегара дышать в вытянутой «чулком» комнате было нечем, потому первым делом Добыгин распахнул настежь окно. Свежий морозный воздух заставил Бражникова поежиться, однако разбудить не смог. Пришлось полковнику отхлестать следователя по щекам:
— А ну просыпайтесь.
Петр Никанорович пробурчал спросонья:
— Тохес, отстань…
Тогда Добыгин скинул одеяло. Вслед за ним на пол свалился Бражников.
— Тохес, какого дьявола? — возмутился Петр Никанорович, но, приоткрыв опухшие глазки, разглядел нежданного гостя. — Господин полковник?! Простите. Спросонья подумал, Тохес буянит. Мы с ним вчера отмечали… Выпить найдется?
Добыгин вытащил из шинели фляжку, с которой зимой не расставался. В ней всегда был коньяк — вдруг мороз проберет до костей? — и сунул Бражникову. Тот с жадностью присосался.
— И что отмечали? — спросил полковник, дабы поддержать разговор, потому что излагать дело, по которому заехал, было преждевременно. Нужно было сперва дождаться, когда похмелье пройдет.
— Тсс! — поднес палец ко рту Бражников. — Большой секрет. Знаете, кто Ломакина подстрелил? Тохес.
— Погодите-ка! Что за Тохес? Такого не знаю.
— Антошку? Ну как же, из сыскного, чиновник для поручений.
— Выговский? Он же летом в отставку.
— Ну да. Теперь у Тарусова помощничком. Но вчера они поругались, Тохес на шефа обиделся и в суд не пошел. А тут Ломакин с Дуплетом…
