— Всем про то знать не положено, — ответил за него Поликарп. — Прошу дорогих гостей в дом.
Шелагуров подал руку княгине, они вместе поднялись на крыльцо. Бабы продолжали шептаться:
— Слышала? Княгиня. Стало быть, сам теперь князь.
— Совет им да любовь.
— Да какая любовь? Из-за денег он.
— Откуда знаешь?
— Плохи его дела, имение скоро с молотка продадут.
— Все ты врешь, Брандычиха.
— Чтоб мне провалиться. Ионыч Аришке рассказывал, а Степанида за углом все слышала, рассказала Макаровне, а та мне по секрету.
— И ты поверила? Макаровна твоя дура толстая!
— На себя посмотри.
— Разве я толстая? Просто зимой у меня пища в животу замерзает.
— А летом почему не тает?
— Сколько того лета? Раз и нету.
Покойник лежал в красном углу на лавке, застеленной соломой. По обычаю был обряжен в одежду, в которой щеголял на свадьбе: цветастый жилет, кремового цвета сорочку и штаны в полоску, что были в моде два года назад. Вокруг лавки, размахивая кадилом, ходил поп. Плакальщиц Поликарп нанимать не стал — зачем деньги тратить? — пусть невестки рыдают.
Шелагуров, сняв шапку, перекрестился, прошептал молитву. Священник, увидев помещика, принялся заново бубнить литию, да так громко, что у Сашеньки чуть барабанные перепонки не лопнули.
— Покойника хочешь разбудить? Тише, не глухие, — одернул батюшку Александр Алексеевич. — Эй, Фрол, поди сюда.
Староста не без боязни приблизился:
— Ты что Поликарпу на крыльце сказывал?
Фрол бросил взгляд на хозяина дома, тот кивнул, мол, говори.
— Я про… про спутницу вашу. — Староста пальцем указал на Сашеньку. — Они-с с дохтуром приехали.
— С каким? — сделал вид, что удивлен, Шелагуров.
— Сказал, из Петербургу. Петьку резать хотел.
— Ну а ты?
— Бумагу спросил, а у него нету. Потому не позволил.
— Что потом?
— Убрался он восвояси. А Нюшка, Петькина супружница, за ним.
— Позор! Стыд и срам! — подала голос старуха Пшенкина. — Петенька остыть не успел, а она задницей вертит.
— То не дохтур, Нюшкин кобель, — заявил Поликарп. — Наследство ейное хочет заграбастать.
— А ты его заграбастать не желаешь? — уточнил Шелагуров.
— То, барин, вас не касается.
— Из-за наследства доктора избил?
Поликарп с Фролом беспокойно переглянулись.
— Не было такого, — заявил Пшенкин. — Пальцем никого не тронул.
— Разве? У меня свидетели имеются.
— И у меня. Сыновья. И Фрол подтвердит.
Помещик вытащил из-за пазухи какую-то бумажку и помахал ею перед Фролом:
— Подтвердишь?
Староста молчал. Взгляд его метался: то на Поликарпа посмотрит, то на бумажку, то на бывшего барина.
— Что? Язык проглотил? Отвечай, когда спрашиваю, — велел ему Шелагуров.
— Ваша правда, барин, — скороговоркой произнес староста.
Удержать Поликарпа не успели. С криком:
— Ах ты шишо́к
[81] недоструганный! — старик развернулся и ударом в ухо сбил Фрола с ног. Падая, староста Суровешкин едва не опрокинул лавку с покойником. — Я тебе щас покажу.
Поликарп попытался еще по бокам Фролу добавить, но сыновьям удалось скрутить забияку-отца.
— Оскорбление побоями при исполнении должностных обязанностей карается заключением в тюрьму на срок от восьми месяцев до двух лет, статья двести восемьдесят пятая, — напомнил Шелагуров старику.
— Не в себе Поликарп. Аль не видите, барин, первенца нашего убили? — кинулась на выручку мужа старуха.
— Что не дает ему права кидаться на людей. Сперва доктора, теперь Фрола поколотил. Придется ему вместо кладбища в кутузку.
— Пожалейте, старика, Ляксандр Ляксеич! — бросилась в ноги бывшему помещику старуха Пшенкина. — Как про Петеньку узнал, последнего разума лишился. Не ведает, что творит. Простите, простите.
— То не мне решать. Вот она — власть. — Шелагуров с усмешкой указал на Фрола. Суровешкин от неожиданности вытаращил глаза. — Но будь я на его месте, проявил бы толику милосердия к вашему горю. Если, конечно, вы в свою очередь окажете уважение супруге покойного сына.
— Вон куда клоните, — сообразил Поликарп. — То наши дела, без вас решим.
— Так я не решаю, Фролу совет даю, — напомнил Шелагуров. — А он как представитель власти обязан защищать вдову от необоснованных притязаний родственников. Правильно говорю, Фрол?
Староста испуганно кивнул.
— Сами решим, семьей, — продолжал упорствовать Поликарп.
— В семью, если будешь упрямиться, вернешься не скоро, — пригрозил ему Шелагуров. — Так что, если желаешь пребывать на свободе, про Петькино наследство забудь. Раз уж Петра отделил, деньги Нюше принадлежат. Ей и твоему внуку.
— Про внука мне тоже забыть?
— У тебя и без него внуков хватает, здешних давай воспитывай.
Поликарп замолчал. Стоял, думал. Здоровенные кулаки сами собой сжимались. Почти минуту размышлял:
— Будь по-вашему, барин.
— Погоди, не все.
— После договорим. Покойника пора выносить.
— Сперва его доктор осмотрит.
— Не дам.
— Вскрывать усопшего — грех, — поддержал Поликарпа батюшка.
— Вскрытия не будет, доктор лишь голову осмотрит, — пообещал Шелагуров.
— Слава богу, — перекрестился священник.
— Клянетесь? — глядя помещику в глаза, спросил Поликарп.
Помещик перекрестился.
— Тогда возражать не стану.
— Вот и славно. Фрол, сбегай на двор к Брандычихе, — велел Александр Алексеевич. — Там Васькины сани. А в них доктор с Нюшей. Приведи их сюда.
Нюша бросилась на колени перед лавкой, где лежал ее муж.
— Петенька, милый, — зарыдала она. — На кого покинул?
— Как иррациональна любовь, — тихо, так, чтобы слышала одна княгиня, заметил Шелагуров. — Покойный Петенька изменял ей направо-налево, наверняка бил, обижал. А она готова попасть в рабство, лишь бы с ним проститься. Я вот с Мэри пылинки сдувал, однако, умри первым, уверен, она забыла бы дорогу к моей могиле.
— Тсс, — прижала палец к губам княгиня.
— Всем выйти на пять минут, — распорядился Лёшич.
Когда изба опустела, он подошел к покойнику, снял с его век пятаки. Взяв пинцет, приподнял по очереди веки и навел лупу на глазные яблоки. Внимательно осмотрев, повернулся к Сашеньке, виновато пожал плечами:
