— На воздух, ведите на воздух, — крикнул Лёшич.
В прокуренной избе помощь задыхающейся оказать было невозможно.
Выбежав первым, Прыжов рванул к саням, в которых оставил докторский саквояж.
— Что случилось? — осведомился у него Васька, отлучившийся с поминок, чтобы задать лошадке овса.
— Баба задыхается, — сообщил на бегу Прыжов и, схватив саквояж, не мешкая ни секунды, побежал обратно. — Уложите ее! — крикнул он мужикам, спускавшим Брандычиху с крыльца, идти сама она не могла. — На снег, прямо на снег. Под голову что-нибудь подсуньте.
Мужики повиновались. Прыжов сел перед Брандычихой на колени, повторяя себе: «Только бы сонную артерию не перерезать».
О трахеотомии он читал много раз, но делать самому еще не доводилось. Скальпелем он рассек на шее кожу и, раздвинув мышцу, нащупал перстневидный хрящ, потом чуть ниже перешеек между ним и щитовидной железой. Здесь, здесь дырку надо делать. Брандычиха уже не дышала, лишь судорожно дергалась.
— Ноги держите, — велел Лёшич столпившимся зевакам.
— Кажись, окочурилась, — предположила та самая подружка, с которой Брандычиха шушукалась перед похоронами.
— Месяц назад пяток яиц у меня одолжила, — вторила ей соседка. — Обещала назавтра вернуть. Сколько раз напоминала, а Брандычихе как с гуся вода. И что мне теперь делать?
Лёшич, отодвинув перешеек, обнажил трахею, положил на нее указательный палец, занес скальпель.
— Расступись! — услышал он сзади.
Прыжов обернулся и увидел счастливого Ваську, который протянул ему прямо в лицо сдвинутые лодочкой ладошки, в которых аккуратно, словно золотой песок, принес конский навоз:
— Лучшее средство от задоха. Сначала пихните в нос, потом зааминем
[82].
— Пошел прочь! — закричал доктор.
— Дык помрет Брандычиха, — возразил Васька и предпринял попытку сунуть навоз несчастной самостоятельно.
Лёшич грубо его отпихнул.
— Уберите Ваську! — крикнул он зевакам и, не мешкая, вонзил скальпель в гортань.
Судороги у Брандычихи прекратились, дыхание тоже.
— Зарезал! — заорал Васька. — Зарезал!
— Быстрее, к саням, — подтолкнул Сашеньку Шелагуров.
Они наблюдали за операцией с крыльца.
— Быстрее, княгиня. Иначе нас разорвут…
— Но Лёшич?..
— Не о нем сейчас думайте, о себе. Все знают, что приехали с ним, если толпа разъярится, спасти не смогу.
— Смотрите! — закричала баба, которая минуту назад убивалась из-за яиц. — Чудо!
Брандычиха порозовела и закашлялась.
— Жива! — выдохнули все хором.
— Все равно, надо зааминить, — гнул свое Васька.
— Да пошел ты со своим навозом, — огрызнулся на него Фрол.
— Больную отнесите в дом, там я ушью ей отверстие, — поднялся с колен Лёшич.
— Похоже, спасаться бегством уже поздно, — с улыбкой произнесла Сашенька. — Не думала, что вы трус.
— Я вовсе не трус. Я испугался за вас, — признался помещик. — Меня бы не тронули.
— Тогда я вам благодарна. Чертовски приятно, когда тебя пытаются спасти. Чувствуешь себя заколдованной принцессой из сказки. Надеюсь, поминки закончились?
— Думаю, да.
— Мы все еще успеваем на дневной пассажирский?
— С трудом, но да.
— Надо поторопить Лёшича.
Сашенька обернулась и тотчас поняла, что вряд ли это получится. И что дай им бог успеть хотя бы на ночной курьерский — Прыжов был окружен плотной толпой крестьян, каждый жаловался на свою болезнь:
— От кашля микстуру…
— От почечуя
[83] чего-нибудь…
— Спиной маюсь.
— Колено ноет…
— Встрешняя
[84]…
— Рассыпная…
[85]
— Хорошо! Хорошо! Всех приму! Всех! Но сперва зашью Брандычихе горло.
Под амбулаторию Ионыч уступил свой кабак. Запускал он туда крестьян по одному, чтоб не мешали доктору разговорами. Прыжову ассистировала Нюша — после каждого больного подавала ему горячую воду в кувшине, чтобы сполоснул руки.
— Так понимаю, одна не поедете? — уточнил Шелагуров.
Сашенька помотала головой.
— Но доктору уже ничего не угрожает…
— Угрожает. Нюша.
— Вы так обеспокоены его нравственностью? Или его жена ваша лучшая подруга?
— По правде сказать, терпеть ее не могу. И дорого бы отдала, если бы Лёшича от нее увели. Но не Нюша! Знаю я этих купеческих дочек. Из умений — чтение по слогам и вышивание крестиком. В придачу сифилис.
— Ну это было лишь мое предположение. Раз доктор уверен…
— А я — нет.
— Можно обождать их в Титовке. Имеется и другой вариант. Подоконниково — имение заглазное
[86], чтобы не ночевать в домах у крестьян, отец выстроил недалеко отсюда заимку, охотничий домик. Мэри любила в нем бывать. Очень любила. Возле него я ее и похоронил.
— Почему не на кладбище?
— Умерших от холеры на кладбищах не хоронят. Так куда мы поедем?
— Раз заимка ближе, давайте туда.
Могила была завалена снегом, лишь кончик креста торчал из сугроба. Постояв немного возле него, пошли в домик. Помещик разжег камин, сварил пунш.
— Предлагаю выпить за наше знакомство, — предложил он, разлив напиток по кружкам.
Сашенька с удовольствием выпила свою почти до дна. Тело сразу согрелось. И душа тоже. Шелагуров весь день делал ей знаки внимания и теперь… Что будет теперь? В этом уютном теплом домике? Нет, конечно, она ответит отказом. Даже оскорбится. Но все равно будет приятно, что в свои тридцать пять все еще способна будоражить мужские сердца.
Но Шелагуров, к ее удивлению, с сонным видом продолжал вспоминать свою Мэри, рассказывал, как был с ней счастлив, как радовался, что вот-вот станет отцом, и как все оборвалось в один ужасный день.
Сашенька думала: неужели она ему не нравится? Но ведь он флиртовал. А вдруг он просто хотел быть учтивым по отношению к столичной гостье, дочери миллионера?
Княгиня от огорчения прикусила губу. Она была уверена, что Шелагуров пойдет на абордаж, когда ему представится случай. А он вместо этого зевал.
