Кислый клял себя, что пошел один, что ребят не взял. Хоть и малолетка, но с ножиком. А что супротив него сделаешь?
— Чаво умеешь?
— Убивать. Хошь, докажу?
Кислый шмыгнул носом. Умирать ему не хотелось. Да и парнишка вроде путевый…
Они вместе привязали к ногам Козьмы камень и бросили в Обводный. А утром пошли к Ломаке.
Денежным содержанием Ромка остался доволен. Опять же девки раз в неделю задарма. Но вот убийств, то, чего больше всего хотелось, не поручали.
— На то у Ломаки Дуплет, — разводил руками Кислый.
И вот вчера лед тронулся.
— Бабу чикнуть сможешь? — спросил вдруг Кислый.
— Мне без разницы, — заверил его Ромка.
— А ребеночка?
Дочь Желейкиной не давала Кислому покоя. В живых-то ее не оставишь. А убить — у самого рука не поднималась.
— О таком только мечтать, — шмыгнул носом Ромка.
Но с марухой не задалось. Потому что охраняли ее. А на рожон Кислый лезть испугался. Даже швейцара с фараоном дорезать не разрешил.
— Хочешь, чтобы охоту на нас объявили?
Но счастье таки улыбнулось. В гостинице Ромка душу отвел. Старичок-хозяин перед смертью в штаны от страха наложил.
Всю прошлую ночь Ромка уговаривал Кислого доверить ему Выговского.
— Нет, — ответил тот. — Иначе обчество уважать меня не станет. Боцмана знаешь?
— А то!
— Это он, паскуда, всех баламутит, вместо меня верховодить хочет. Так что я сам должен стремистого дернуть
[91].
Ромка в ответ недовольно засопел. Кислый хлопнул его по плечу:
— А тебе я Боцмана доверю затемнить. Обещаю.
На Сергеевской Ромка с Ткачом кинули жребий — где кому ходить, «точим ножи» кричать. Ромке не повезло — выпал угол с Таврической
[92]. Там дом строился, того и гляди кирпич на голову упадет. Разве гурт
[93] пойдет там? Выговского Ромка хорошо запомнил — тот во время облавы его задержал. Битый час допрашивал, подозревал потому что сильно. Повезло, что бланкетка Ромку не сдала. Эх, зря Кислый ему убийство не доверил. Ромка ножичком обтяпал бы все тихо, никто и не заметил бы. Выговский просто бы сел в сугроб — ну плохо человеку стало, с кем не бывает? Пока бы разбирались, их бы и след простыл. Револьвер — кто спорит? — оружие удобное, но слишком громкое. Ромка даже на Таврической выстрел услыхал. И сразу рванул на Сергеевскую. С блатногой
[94] условились, что там их подберет. Но что такое? Кислый сидел на каком-то фраере и лупил его изо всех сил. А его револьвер медленно поднимала какая-то мамзель.
Ромка рванул к ней:
— Эй! Ну положь!
Мамзель не послушалась, подняла револьвер и навела на Сапога. Вот дура! Ромка схватил «ремингтон» за ствол и потянул на себя. Ему и в голову не пришло, что мамзель нажмет на курок. Пуля снесла Ромке полчерепа.
Позавтракав, Дмитрий Данилович прошел в кабинет, сел за стол и попытался сосредоточиться. Что после вчерашних возлияний было ох как непросто. Его так и подмывало подойти к буфету и опрокинуть в себя рюмку-другую. Однако он мужественно боролся с этим постыдным желанием. Нужно быть трезвым, когда Сашенька вернется… Если вернется…
«Сашенька, дорогая, как ты могла бросить детей, бросить меня?» — в который раз репетировал обличительную речь Дмитрий Данилович.
Где черти носят Выговского? Ему давно пора явиться.
Дмитрий Данилович встал и, ругая самого себя за паралич воли, подошел к буфету. Однако вытащить рюмку и бутылку сразу не смог — перед ними уселся Обормот. Разложив пушистый хвост, уставился на хозяина осуждающим взглядом.
— Прав, каналья, конечно, прав, — вздохнув, согласился с ним Тарусов и даже почесал коту за ухом.
Обормот довольно заурчал.
За окном на улице раздался странный звук. Дмитрий Данилович кинулся к подоконнику, отодвинул портьеру и схватился за сердце. У парадной с револьвером в руке стояла Сашенька. У ее ног валялся окровавленный мужчина, поодаль (и тоже в снегу) Лёшич, чуть дальше Выговский. Обормот запрыгнул на подоконник и, увидев хозяйку, истошно закричал. Сие привело Тарусова в чувство. С криком «Сашенька!» он выбежал в коридор, накинул шубу, трясущимися руками открыл замок и, перепрыгивая ступеньки, помчался по лестнице.
«Черный» извозчик Кондрат внимательно вслушивался в городской шум, чтобы не пропустить выстрел. Приткнуться ему удалось лишь на углу с Воскресенским. Увы, более удобные места были заняты ломовыми санями, что разгружались у многочисленных лавок. А тут еще назойливый господин в пенсне:
— Я заплачу. Хорошо заплачу.
— Не могу, барин, пассажир велел обождать, — сперва миролюбиво объяснял Кондратий.
— Ничего, другого наймет, на вокзал тороплюсь.
— Так денег должен…
— Я за него рассчитаюсь.
С этими словами господин в пенсне решительно залез в сани. Пришлось спрыгивать. Помахивая хлыстом, Кондратий схватил обладателя пенсне за воротник и выволок на тротуар:
— Занят, говорю.
— Да что ж такое? — Господин в пенсне стал апеллировать к дворникам, которые с интересом наблюдали за происходящим. — Вы видели? Зовите полицию.
— Чтоб тебя, — огрел напоследок господина хлыстом Кондратий и вскочил на облучок.
— Свистите городового, ну же! — закричал дворникам господин в пенсне.
Кондратий полетел по Сергеевской. У дома, где «точил ножи» Кислый, сбавил ход, пытаясь выискать местечко, чтобы встать. Вдруг появилось? И тут прогремел выстрел. Извозчик посмотрел назад и увидел упавшего Выговского.
— Тпру, — скомандовал Кондратий лошадке.
Но дальше случилось непредвиденное: какой-то господин, завязав драку с Кислым, выбил у того из рук револьвер. «Ремингтон» откатился к ногам барыни, которая выпала из саней, и та, подняв его, выстрелила в Ромку.
Кондратий взмахнул кнутом:
— Пошла, залетная!
— Стой, обезьяна, стой, — раздался сзади знакомый голос.
«Кислый, — сообразил Кондратий. — С ним шутки плохи!»
И потому скомандовал:
— Тпру!
Кислый вскочил в сани:
— Гони!
Кондратий хлестнул уже от души, и лошадка пошла изо всех сил.
