Уже бежали и свистели городовые. А Сашенька будто окаменела. Фраза: «Я убила человека» — нестерпимой болью билась у нее в сердце.
На службу Иван Дмитриевич опоздал из-за супруги. Дернул ее лукавый раскрыть за завтраком «Ведомости», в которых проныра-репортер, что крутился вчера на Казанской, тиснул заметку о нападении на квартиру Желейкиной. И откуда только прознал, что Иван Дмитриевич отвез «бланковую» на Большую Морскую, 24 и устроил на ночь в собственном кабинете? Кто из агентов ему шепнул?
За двугривенный, заработанный бессовестным подчиненным, пришлось отдуваться Крутилину:
— Значит, Машкой ее звать, — отбросила газету Прасковья Матвеевна.
— Кого? — спросил Крутилин, погруженный в размышления о предстоящем дне — какие бумаги следует отписать срочно, а какие можно и отложить, кому из агентов поручить то или иное задание.
— Полюбовницу твою.
У Ивана Дмитриевича едва не вырвалось, что не Машкой, а Гелей, однако он вовремя спохватился:
— Сколько раз повторять, нет у меня любовницы.
— На, почитай, уже в газетах пишут.
С ума, что ли, «бутербродники» сошли?
Прасковья Матвеевна кинула в мужа «Ведомостями»:
— Я давно догадывалась, — продолжала она обличать. — «Одеколонь» вдруг завел, исподнее каждый день меняешь, домой приезжаешь за полночь.
— Служба такая.
— Машку тискать?
— Замолчи! — вскочил Иван Дмитриевич, пробежав по строчкам глазами. Слава господи, не про Гелюшку. — Даже понять не можешь, что прочла. А берешься делать выводы. Черным по белому написано: «Нападение на свидетельницу».
— Свидетельниц в собственном кабинете не селят.
— Так только на ночь. Желейкина сегодня же к сестре в Кострому уедет.
— Почему в камеру не сунул?
— Так она с ребеночком.
— Так у тебя и ребеночек от нее?
— Сбрендила? Клянусь, что не мой.
— Икону целуй.
— Да хоть весь киот. — Иван Дмитриевич подбежал к образам и стал по очереди чмокать иконы.
— Значит, нет полюбовницы? — уточнила Прасковья Матвеевна.
От вранья перед образами Крутилина спас городовой 4-го участка Литейной части Корней Добрынский, без стука распахнувший дверь в столовую:
— Ваше высокоблагородие, хорошо, что застал. На Сергеевской, семьдесят девять снова стрельба.
— Да что ж такое? Опять у Тарусовых? — спросил Крутилин.
— Нет, на улице.
Крутилин перекрестился.
— Ну слава богу, так бы и говорил.
— Три трупа.
— Сколько?
— Пристав в сыскную отправил, а я сюда, вдруг вы еще туточки, — объяснение своему появлению в квартире Крутилина городовой давал уже на бегу, с трудом поспевая за начальником сыскной по лестнице.
Старший дворник Ильфат рубил дрова в одном из дворов, когда услышал выстрел. Вместе с остальными дворниками тотчас побежал на Сергеевскую, но там кровавые события были уже позади. Мгновенно оценив обстановку, скомандовал подчиненным:
— Филька, Ахмет, Парфен, подымайте сани.
Подлетев к Прыжову, сразу понял, что жив — хоть не двигался, зато стонал:
— Доктора к саням и в больницу.
И поспешил к Выговскому. Тот не шевелился. На снегу под ним алела кровь. Ильфат опустился на колени, схватил руку. Пульс бился.
— Эй, Пантелеич! — окликнул он швейцара, который, увидев дворников, рискнул высунуться на крыльцо.
Ни французов в Крыму не боялся, ни черкесов на Кавказе, а тут, услышав выстрел, спрятался. Потому что раньше сам по себе был, а теперь семья, дети, жизнь словно заново началась. Неохота погибать. Позавчера ведь чудом среди живых остался, двинь Дуплет посильнее, обитал бы уже в райских кущах.
— Ты за руки, я за ноги, — велел швейцару Ильфат.
Вместе оттащили к саням, в которых уже лежал Прыжов.
— В какую больничку? — деловито спросил извозчик Терентий у старшего дворника.
— В Мариинскую, — не колеблясь, решил Ильфат.
Потому что хорошая. Его жену там от воспаления легких выходили.
— Так для бедных, — засомневался возница.
— Зато доктора лучшие, — решительно произнес Ильфат и пристроился рядом с извозчиком на облучке. — Гони, чего ждешь?
Дмитрий Данилович сперва крепко обнял Сашеньку за плечи, потом осторожно вытащил из ее руки «ремингтон».
— Диди, Диди, — повторяла она, словно заведенная. — Я убила человека.
— Успокойся, пойдем.
— Ридикюль, там ридикюль. — Княгиня махнула рукой в сторону мостовой.
Дмитрий Данилович сделал знак выскочившему вслед за ним камердинеру Тертию, чтобы тот забрал ридикюль. Медленно, с трудом они поднялись на третий этаж. Сашеньку трясло, она постоянно повторяла:
— Я убила, убила человека. Понимаешь?
Дмитрию Даниловичу было не по себе. Он никак не мог выбросить из головы образ убитого. Молодой крепкий парень в зипуне, подпоясанном кушаком. Только вот половины головы нет. Пуля снесла. Напрочь. Словно и не было.
— Все хорошо, дорогая, все хорошо. Главное, ты дома.
Он завел Сашеньку в спальную, горничная ее раздела и уложила в постель.
— Барыню трясет, лихорадка, — доложила она князю.
— Пошли за доктором, — велел он Тертию.
— Так Алексей Иваныч, сами знаете… может, и нет уже его.
— За любым.
Князь вернулся в спальню к жене.
— Я убила человека, — снова сказала она.
— Не человека, преступника.
— Это не важно… не важно. Я сама преступница.
— Иначе бы он убил тебя. Тебя господь защитил.
— Кто сие говорит? Неужели атеист?
Обормот лежал возле Сашеньки, согревая ее своим урчанием. Дмитрий Данилович присел, погладил жену по волосам.
— Тебе надо поспать.
— Я не смогу, не смогу заснуть.
— Выпей коньяку, — предложил Дмитрий Данилович.
— Нет, пахнет клопами.
— А ты не нюхай. Выпей сразу стакан.
Предложенное князем лекарство подействовало сразу. Явившийся на вызов доктор вынужден был развести руками:
— Судя по амбре, помощь моя не нужна. С вас пять рублей.
Вслед за ним явился Крутилин.
— О событиях знаю с чужих слов, — огорчил его Тарусов. — Видел только финал.
— А ваша супруга? Могу с ней переговорить?
