— Пока нет, — буркнул Крутилин, сухо кивнув.
— И уже не поймаете.
— Почему? — остановился на ступеньках начальник сыскной.
— Потому что я его застрелил. Час назад. После Выговского Кислый вознамерился убить меня. Но я оказался проворнее. Сказалась армейская выручка. Труп в прозекторской Обуховской больницы. Если желаете, можете полюбоваться… Там же тело сообщницы.
— Сообщницы?
— Проститутки, тоже была вооружена. Тоже пришлось зарубить. Теперь убедились, что служу честно? Если соизволите извиниться, готов простить дерзости, что вы мне наговорили. Понимаю, вчера были в аффектации, ведь Выговский — ваш ученик. Царствие ему небесное. Пусть спит спокойно. Я за него отомстил.
Крутилин, не говоря ни слова в ответ, пошел вверх по лестнице.
Добыгин проводил его ехидным взглядом.
Адъютант доложил обер-полицмейстеру о начальнике сыскной, Треплов немедленно его принял:
— Мои соболезнования, Иван Дмитриевич. Знаю, вы относились к Выговскому как к сыну.
— Федор Федорович…
— Но его смерть не осталась неотомщенной. Буквально несколько минут назад у меня с докладом был полковник Добыгин. Ему удалось раскассировать
[105] убийцу. Как его… Горького!
— Кислого.
— В знак уважения к Выговскому приду на похороны.
— Не получится. Антон Семенович родом из Вологды. Тело отправят туда.
— Что ж, тем лучше. По правде сказать, ненавижу похороны. Всегда думаю, не станут ли следующие моими собственными?
— Ваше высокопревосходительство! Час назад я допрашивал сообщника Кислого, некоего Фрола Ткачева. Он принимал участие во вчерашнем покушении на Выговского на Сергеевской…
— Значит, последнего из покушавшихся задержали? Хвалю. Как и Добыгина, представлю вас к награде.
— Нет, задержать Ткача не удалось. Только допросить.
— Плохо. Очень плохо, Иван Дмитриевич. Награда, как понимаете, отменяется.
— И не только моя. Ткач показал, что осведом их шайки был Добыгин.
— Кто?
— Полковник Добыгин. Именно он открыл преступникам тайну, кто стрелял в Ломакина и Дуплета.
— Не может быть. Как вы могли поверить какому-то мерзавцу? И потом, Добыгин не был посвящен в эту тайну. Ее знали: разумеется, я, вы, прокурор Окружного суда и сам Выговский.
— А также семейство Тарусовых, их прислуга и Желейкина. Кто-то из них проболтался. Никому и в голову не пришло, что участковый пристав находится на побегушках у криминалистов.
— Это клевета! Преднамеренная и гнусная. Вам ли не знать, Крутилин, что сие обычная у преступников практика, свалить с больной головы на здоровую. Посеять недоверие среди нас.
— Федор…
— Лучше доложите-ка…
Треплов, в свойственной начальникам манере, тут же перевел разговор туда, где подчиненный был вынужден оправдываться:
— Появилась ниточка, — соврал Крутилин про расследование убийства купца Шерягина.
— Так пусть она побыстрее превратится в канат. Ступайте, Иван Дмитриевич, с богом, — велел Треплов.
Крутилин откланялся. И пешком отправился в сыскное. Что ж получается? Неужели Добыгин объехал его на кривой кобыле? Неужто все концы подчистил? Получается, что да: Малышев выпал из окна, Кислый на том свете вместе с сообщницей. Портье? Где его искать? И знает ли он хоть что-то компрометирующее про Добыгина?
А что, если?..
Иван Дмитриевич, как когда-то, когда служил надзирателем в Спасской части, заложил два пальца в рот и залихватски свистнул извозчика. Тут же подъехали сани:
— В Обуховскую больницу.
Успел вовремя. За трупом проститутки Людмилы Пономаревой уже явилась сестра и даже успела оформить бумаги.
— Ваши? — спросил у нее Крутилин, указав на двоих пацанят. Одному с виду было лет десять, второму не больше семи.
— Люсины, — заплакала женщина. — Сироты теперь.
— А что с отцом?
— Люська гулящей была. Вот и нагуляла, а от кого, неизвестно. Хорошо хоть только двое выжили, остальные померли. Двоих-то как-нибудь прокормлю. Может быть…
— Пойдемте, поговорим, — предложил Иван Дмитриевич.
В чайной заказал мальчишкам поднос сдобных булок, а себе и их тете (та представилась Евдокией) графин водки.
— Сама швеей тружусь, — стала рассказывать Евдокия после того, как помянули Люсю. — Муж у меня плотник, а деток господь нам не дал. Так что на жизнь хватает. А Люська… Не хотела она трудиться. Вот ее жизнь под горку и покатилась. Но чем могла, ей помогала. С детишками ееными вечерами сидела, пока Люська собой промышляла. Мне-то не все ли равно, где шить?
— А вчера? Вчера тоже с ними сидели? — спросил Иван Дмитриевич.
— Нет, хотя пришла к ней как обычно. Но Люся даже в дом не пустила.
— Почему?
Евдокия пожала плечами. За нее ответил Савоська, младший из ее племянников, уплетавший за обе щеки сдобу:
— Потому что дядя Фимка пришел.
— Кто такой? — уточнил Иван Дмитриевич.
— Мамку защищает…
— Защищал, — толкнул его старший брат Кешка. — Умерла наша мамка.
— Ага, теперь в раю, — согласился Савоська, — хорошо ей сейчас с ангелами.
Кешка спорить не стал, только слезы покатились у него из глаз.
— От кого дядька Фимка мамку защищал? — уточнил Иван Дмитриевич.
— От других дядек. Мамкой каждый хочет попользоваться…
— Хотел, — поправил его Кешка.
— А как платить, желающих нет. Вместо денег в рыло норовят.
Савоська явно повторял объяснения, которые слышал от покойной матери.
— А тут дядька Фимка как по кумполу им даст. Шея — в хруст, мозги в хрясть. Хороший был дядька Фимка. Потому его и убили.
— А ты вчера их разговоры с мамкой не слыхал? — задал вопрос Крутилин.
— Мы ничего не знаем, — поспешил за него ответить старший брат.
— Это ты не знаешь, — заорал на Кешку Савоська. — А я все слышал.
— Молчи, — одернул Савоську Кешка.
— Говори, — велел Иван Дмитриевич. — Ты же хочешь, чтоб я убийцу поймал?
— Хочу.
— Тогда говори.
— Дядю Фимку фараоны задумали сцапать. За то, что такой хороший, за то, что мамку защищает. Но он им не дался, сбежал. Хотел куда подальше, где ни в жизнь не найдут. В Дамбоскую, вот куда.
