— Какая идея, какая идея, дорогой Дмитрий Иванович.
Лишь в пятницу Кобылин добрался до своего кабинета:
— Как дела? — спросил у помощника.
— Слава богу, без происшествий.
Начальник сыскной почесал затылок — Кренцель велел сегодня распутать какое-нибудь дело.
— Иначе публика потеряет интерес. Конечно, после конфуза в театре о вас с Асукой только и говорят. Но все-таки главное в вас — сыщик.
Потому Кобылин на службу и приехал.
— Что, совсем ничего? Может, где белье с чердака украли?
— Что вы, Дмитрий Иванович! Кто ж на такое богопротивное дело решится?
День клонился к концу, уже пора было собираться в театр, как вдруг по говорящему телеграфу пришло сообщение: «В собственной квартире в Сосновой Поляне найден труп помещика Разгуляева».
— Приготовить шар, — скомандовал Кобылин.
На сей раз летели медленно — в корзину, кроме сыскарей, набилась дюжина фотографов.
Помещик жил высоко, на двадцать втором этаже, повезло, что электрическая самодвижущаяся лестница пребывала в исправности.
— У меня все электрическое, — хвастался домовладелец, встретивший знаменитого сыщика у парадной. — Замки, плиты, батареи отопления — абсолютно все управляется электричеством.
— Но это дорого, — заметил Дмитрий Иванович.
— У нас дом для изысканной публики, которая ценит и любит комфорт. Кстати, а вы, господин Кобылин? Не желаете поселиться у нас? Чистый воздух, тишина, тщательно подобранные соседи.
Кобылин сунул ему визитную карточку Кренцеля.
Помещик Разгуляев снимал целый этаж, был женат, имел сына, держал семь человек прислуги. Но, как на грех, в момент его гибели никого из них дома не было — супруга с ребенком укатила в Москву навестить родных, слуги по этому случаю отпросились в Ульянку на ярмарку. А когда вернулись с покупками, увидели хозяина с пулей во лбу.
Оружие искать не пришлось, оно лежало на столе, за которым в момент своей гибели сидел Разгуляев. Вокруг запекшейся раны чернели следы пороха.
Дело было яснее некуда, но ради фотографов Кобылин на карачках обшарил огромный кабинет. Потом с задумчивым видом просмотрел бумаги, лежавшие перед покойным, пролистнул «Повести Белкина», валявшиеся на столе, отметив про себя, что закладка в них на произведении с символическим названием — «Выстрел». Но читать повесть не стал.
Затем, напустив подозрительность, строго опросил слуг.
— Барин с утра веселым был, — сказала одна из них, кухарка Лушка.
— С чего вдруг?
— Так Конкордия Алипиевна в Москву уехала-с.
— Они не ладили?
— С Сергеем Иудычем? Это почему? Еще как ладили. — Лушка промокнула на лице слезинку. — Но видеть обзаконенного супруга кажинный день быстро надоедает, как его ни люби. Хорошо, что мой Архип в Ярославской.
— Из дома что-нибудь пропало?
— Нет.
Дмитрий Иванович подошел к окну и отодвинул штору. За окном, несмотря на наступившую темноту, увидел натянутый канат.
— А это что? — спросил он домовладельца.
— То от люльки. Мойщик окон на ней ездит.
— Зимой?
— А как же. В моем доме окна моют круглый год.
— Но зимой сие невозможно, вода зимой замерзает.
— А мы не водой, чистым спиртом.
Из-за этого спирта допросить мойщика не удалось, лыка не вязал.
— Надышался, бедняга, — сочувственно сказал домовладелец. — Каждый день с ним такое случается. Вот такая опасная у него работа.
— Давно он у вас?
— Вы что, подозреваете его? Да как бы он смог? Поглядите внимательно, окна все заклеены.
— Полетит с нами.
У парадной толпились репортеры. Однако хвастаться Кобылину было пока нечем.
— Дмитрий Иванович, — накинулись на него. — Пару слов для…
— Версия имеется. Однако озвучить не могу. Надо дождаться результатов вскрытия.
Репортеры дружно записали его слова в блокноты. Сыскари погрузились в шар и отбыли.
Через обычные свои десять минут у дома появился мужчина в ватерпруфе:
«— Какая хорошая штука электричество. Если, конечно, знаешь, как оно отключается. Щелк, и открылась дверь в парадную. Щелк, и я уже в квартире. Подлец не ожидал меня, вообразить не мог, что я жив. Застрелил его в упор. Имел на то полное право. Ведь после нашей дуэли выстрел остался за мной. Дорогая Конкордия, несчастная жертва алчности и жадности Сергея Иудыча. Будь свободна! Ведь завещание самоубийц, что бы ни написал в нем Иудыч, недействительно. Все деньги вновь твои.
Не знаю лишь, смогу ли я простить твое предательство?»
Испуг Сергея Осиповича Разруляева возрастал по мере чтения, достигнув к концу апогея. Все его члены дрожали, зубы стучали от страха. Намек был предельно ясен: Гуравицкий решил его убить. Войдет сюда и застрелит.
Надо что-то делать. Что? Ответ был очевиден — обратиться в полицию.
— Не припоминаете? — спросил Разруляев, усаживаясь на стул для посетителей.
Крутилин оторвался от бумаг, кинул взгляд. Память на лица у него была великолепной, но то ли устал к концу дня, то ли возраст начинал сказываться, то ли встречались с этим толстяком слишком давно. Пришлось развести руками:
— Простите, запамятовал.
— Вы к нам в Титовку приезжали. Искали некоего Гуравицкого.
Малейшей зацепки хватило Ивану Дмитриевичу, чтобы вспомнить и стародавнее, так и не раскрытое дело, и проходивших по нему свидетелей:
— Кажется, тамошний управляющий?
— Уже нет. Мы с Ксенией Алексеевной в итоге поженились, и теперь я совладелец имения.
Ивану Дмитриевичу вспомнилась кружевница Наташка, которую толстяк обрюхатил, письмо, которое отправил от нее. Интересно, помог Разруляев несчастной бабе? Скорее всего, думать про нее забыл.
— …живем теперь здесь, — продолжал тем временем посетитель.
— Имя-отчество напомните, — с неприязнью сказал Иван Дмитриевич.
— Сергей Осипович.
— А фамилия?
— Разруляев.
— И что вас ко мне привело? — спросил Крутилин, достав из кармашка часы. Демонстративно посмотрев на стрелки — ну и припозднился он сегодня! — и тяжко вздохнул.
— Гуравицкий объявился.
— Вот как? Ну с этой радостью не со мной надо поделиться, в Третье отделение ступайте. Бунтовщиками там занимаются.
— Лучше прочтите. — Сергей Осипович отдал Крутилину газету и принялся наблюдать за его лицом. Весь спектр эмоций за пару минут увидел: изумление, раздражение, негодование, возмущение.
