— Сергей Иудыч… Это про вас? — догадался Иван Дмитриевич.
— Ага.
— А Ксению Алексеевну, стало быть, в Кон-кор-дию переименовал. — Чтобы не переврать, Крутилин прочел редкое имя по буквам.
— Нет, мою жену действительно так зовут.
— Коркондией?
— Конкордией, — поправил начальника сыскной Разруляев. — На латыни «согласие». Алексей Алексеевич, помещик наш покойный, сильно набожным был, потому детишек называл строго по святцам. Вакх, Елиферий, Пагсхарий, Конкордия… Одному Александру Алексеевичу повезло.
— Стало быть, у вашей жены четверо братьев? — уточнил Крутилин.
— Было, остался один. Остальные в младенчестве преставились. Но вернемся к газете. Имена слуг тоже совпадают. У нас действительно кухаркой служит Лукерья, которая замужем за Архипом. И Архип этот в Ярославской губернии проживает.
— И если не ошибаюсь, между вами и Гуравицким тоже случилась дуэль, — припомнил Крутилин.
— Да.
— Из-за Каркордии?..
— Не мучайтесь. Все ее Ксенией зовут. И ей это имя очень нравится.
— Вы выстрелили, а Гуравицкий нет.
— Нет, дуэль была на шпагах. Так что аллюзия с Пушкиным сильно притянута.
— Пушкин-то здесь при чем? — удивился Крутилин.
— Как же! А «Повести Белкина»?
— Так Белкина, не Пушкина.
Разруляев открыл было рот, но вовремя спохватился. Не дай бог, Крутилин обидится, что уличили в невежестве, и спасать Сергея Осиповича не станет. А жизнь-то на волоске.
— С чего решили, что человек в ватерпруфе книжку подкинул? — Крутилин еще раз перечитал последний абзац. — Здесь про то ни слова.
— Потому что в предыдущих главах Гуравицкий, то есть его лирический герой…
— Кто? Кто?
— Так говорят, когда автор наделяет героя своими чертами, как Пушкин Онегина, Лермонтов Печорина. А у Гуравицкого лирический герой — человек в ватерпруфе. Этакий мститель, граф Монте-Кристо. Не знаю уж почему, чем вы так Гуравицкому не угодили, но на протяжении всего романа он издевается над вами…
— Я заметил.
— Человек в ватерпруфе подкидывает на местах преступлений ложные улики против невиновных людей. И вы, то бишь Кобылин, арестовываете этих бедолаг, не обращая при этом внимания на оставленные книги. Так, у убитого процентщика нашли «Преступление и наказание»…
— Что? У кого? — привстал Крутилин.
— У процентщика. Его убили в первой главе. Из лавки ничего не взяли, только грошовый залог, нательный крестик. Намек на Достоевского…
— Фамилия Вязников ни о чем не говорит? — спросил Крутилин.
— Сенька Вязников? Наш бывший крестьянин. Ранен в польскую кампанию, потом получил в наследство процентную лавку…
— Убит две недели назад. Точь-в-точь как вы описали.
У Разруляева задрожали руки:
— Какого числа?
— Двадцать седьмого.
— Боже! Газету я получил двадцать шестого.
— Подписаны на нее?
— Нет, с курьером. Посылает их Гуравицкий, я уверен. Видите, колонка отчеркнута? Это чтоб не пропустил.
— Где тот номер? — спросил Крутилин.
— Выкинул. И следующий тоже.
— Жаль. Гуравицкий с Вязниковым были знакомы?
— Понятия не имею.
— Вторая глава о ком?
— Двойное убийство. Извозопромышленник и его любовница.
— На прошлой неделе прочли?
— Да.
Крутилин дернул за сонетку, в кабинет вошел Яблочков.
— Сводку за прошлую неделю. Быстро.
Арсений Иванович вернулся через несколько секунд. Крутилин выхватил у него листки, приказав:
— Останься. Так, так, пятница четвертого декабря, Введенский канал, Петр Пшенкин, Татьяна Стрижнева. Знаете их? — спросил Разруляева.
Сергей Осипович:
— Только Петьку. Сотским в Подоконникове служил. Они с Вязниковым неразлейвода, Сенька его сестру замуж взял.
— Точно, — хлопнул себя по лбу Крутилин, вспомнив ночь, которую провел в лавке Вязникова с его вдовой и ее братом. Хороший такой мужик, соль земли. Он повернулся к Яблочкову. — А почему нас на двойное убийство не вызвали, не знаешь?
— Добыгин раскрыл его самолично, по горячим следам.
— Добыгин? Ну и ну… Газету когда получили, Сергей Осипович?
— В четверг, второго декабря.
— Убийство случилось третьего. Чертовщина какая-то, — покачал головой Крутилин.
— Нет, не чертовщина. Вызов! — возразил Разруляев. — Вам кинули перчатку, господин Крутилин.
— Тогда бы Гуравицкий мне эти газетки отправлял.
— А вы ничего не напутали? — уточнил у посетителя Яблочков.
— Что мог напутать? — удивился Разруляев.
— Например, газеты получали в субботу.
— У меня превосходная память. Газеты приносили в четверг.
— Вязникова убили в пятницу. Пшенкина со Стрижневой тоже, — думал вслух Крутилин.
— Завтра пятница, — напомнил начальнику Яблочков.
— Спасибо, что напомнил, — со злостью пробормотал Иван Дмитриевич и уставился на Разруляева. — По пятницам что делаете?
— По утрам всегда в квартире. Жена с сыном и с нянькой в это время гуляют, кухарка уходит на базар. В доме тихо. Мне в тишине думается хорошо.
— Придется вам завтра без размышлений обойтись. Арсений Иванович, отправишь с Сергеем Осиповичем двух агентов, пусть там переночуют. Завтра в восемь утра с Фрелихом их смените. Далее по обстановке.
— Иван Дмитриевич. — Яблочков, успевший за пару минут прочитать злополучную главу, отложил газету в сторону. — В квартире засаду устраивать нельзя.
— Почему? — удивился Крутилин.
— Вспугнем. Считаю, у Гуравицкого в квартире сообщник. Расскажет ему про засаду, и тогда Гуравицкий затаится. И совершит злодеяние, когда людей снимем.
— А кто, кто сообщник? — серьезно спросил Сергей Осипович. Он ведь и сам кое-кого подозревал. Жену! — Вернее, сообщница, ведь, кроме меня и малолетнего сына, в доме одни женщины. Жена, кухарка и няня.
Но Яблочков конкретизировать не смог:
— Пока никого конкретного не подозреваю, просто рассуждаю.
— Рассуждай-ка вслух, — велел Крутилин.
— Чтобы разыграть самоубийство и при этом обмануть нас, Гуравицкий должен попасть в квартиру, как в романе, не повредив ни дверь, ни замки. Но электрических замков и самодвижущихся лестниц еще не придумали. Окна зимой тоже пока никто не моет. Как же ему проникнуть в квартиру? Вариант первый и самый вероятный: дверь ему откроет сам Сергей Осипович.
