— В этой главе? Но Гуравицкий ее в гостиной не зачитывал. Успел прочесть только начало первой.
— Я ознакомилась с ней в рукописи.
— Когда?
— На прогулке…
— Верхом на лошади? Думаю, вы лжете, нагло лжете…
— Андрей… он подарил мне черновик, — призналась Ксения.
— Об этом не сообщали.
— Потому что это вас не касается.
— Что еще меня не касается?
Вопрос остался без ответа — в столовую вернулась Лушка. Разговор продолжился после ужина:
— Я ездил в сыскное.
— Из-за газеты?
— Да.
— Но это шутка, уверена…
— И эту шутку Гуравицкий шутит не в первый раз. За последние полмесяца троих убил.
— Не может быть. Вы что-то путаете. Андрей — благородный человек, а не убийца.
— Благородный? Изменник и бунтовщик. А теперь и криминалист. Между прочим, двоих из его жертв вы преотлично знали, Петька Пшенкин и Сенька Вязников.
— Ерунда какая. Зачем Андрею их убивать? Знать их не знал.
— Уверены? Вспомните, где ранили Вязникова.
— В Привисленском крае…
— Вот именно. Кто?
— Польские бунтовщики. Боже! Поняла. Вязников с Андреем могли столкнуться на войне.
— А в шестьдесят шестом снова встретились на станции Веребье, когда Гуравицкий приехал к нам. Вязников там промышлял извозом. Признав в Гуравицком бунтовщика, помчался к своему дружку Пшенкину, чтоб тот его арестовал.
— Тогда?.. Значит, Андрей не уехал за границу. Сидел в тюрьме. А теперь вышел…
— Вышел? Шутите? Ему бы дали бессрочную.
— Значит, сбежал. И стал мстить. Господи! Я должна ему все объяснить. Я не пойду с Лешенькой, останусь с вами.
— Нет, — Сергей Осипович вытащил из ящика стола «кольт» и продемонстрировал жене, — я сам с ним разберусь. Вы ведь знаете, как я метко стреляю. Принесите-ка черновик романа. Полиции он пригодится.
Ксения покраснела.
— В чем дело?
— У меня его нет. Я отдала его… почитать.
— Кому?
Разруляева опустила голову.
— Ну же, говорите. Или и это меня не касается?
— Одному другу.
— У вас есть друг? Что-то новенькое. Почему я о нем не знаю?
Ксения молчала.
— Значит, не друг? Любовник. И встречаетесь вы с ним по четвергам, когда якобы ходите в благотворительное общество. Так? Конечно, так, ведь по остальным дням гуляете с Лешенькой.
— Да.
— Шлюха. — Разруляев подскочил и ударил Ксению по лицу. — Дрянь.
Из губы Ксении потекла кровь.
— Идите, умойтесь, — велел ей муж. — И отправьте к вашему другу кухарку с запиской. Пусть отдаст черновик. А еще… Еще напишите, что порываете с ним.
— Собака… собака на сене…
В ответ Разруляев ударил жену еще раз:
— Заткнитесь.
Глава 19, в которой появляется новый герой
Еще днем Георгий Модестович Чепурин, преподаватель русской словесности в мужской гимназии, был наисчастливейшим человеком. Но вечером… вечером пришла кухарка Ксении и принесла записку. Ужасную записку.
«Что случилось?» — повторял всю ночь Георгий Модестович. И утром не пошел на занятия, отправив дворника с известием, что приболел. А сам поехал в Знаменскую церковь — обычно там по пятницам Ксения замаливала вчерашний грех.
Увидев возлюбленного, она перепугалась, свечка в ее руке задрожала, капли воска упали на Лешеньку. Няня отвела его в сторонку, чтобы вытереть. Георгий Модестович сблизился и тихо произнес по-французски:
— Нужно поговорить.
Ксения ответила, не глядя на Чепурина:
— После службы в кофейне Пассажа.
Жизнь Георгия Модестовича не задалась с самого начала. Мать его умерла от чахотки, когда Жорику было два годика, а появившаяся после ее кончины мачеха свою ласку дарила лишь детям от предыдущего брака, которые, пользуясь ее покровительством, всячески обижали и притесняли «братика».
Когда Жорику стукнуло десять, отец отдал его на полный пансион во вторую гимназию. Эх, рано мальчишка обрадовался, что избавился от мучителей. По сравнению с мачехой и братьями гимназия оказалась адом. Каждое движение было строго регламентировано: будили всегда в одну и ту же минуту: сперва следовало надеть правый носок и только потом левый, то же самое с подтяжками — сначала правая, затем левая. Когда строем вели умываться, у каждого на левом плече лежало полотенце, а в правой руке все как один несли зубной порошок. Команды гимназистам отдавали колокольчиком. На уроке первый звонок означал: «выньте тетради и книги», по второму начиналась лекция, по третьему заканчивалась, все вставали и кланялись выходящему из кабинета преподавателю, по четвертому складывали вещи, по пятому выходили.
За порядком следили надзиратели. За малейшую провинность — положил в столовой в карман кусок хлеба или завел разговор с товарищем на лестнице — наказывали: лишали обеда, ставили на колени, секли розгами. Лишь на издевательства старшеклассников начальство почему-то смотрело сквозь пальцы.
— Показать тебе Москву? — ласково спросил Жорика в первый же день семиклассник Арзамасцев.
— Да, — обрадовался мальчик.
Его схватили за волосы и подняли вверх. Брыкаясь, Жорик задел ногой другого семиклассника, Карасева, за что тот наградил его «набрюшником» и парой «наушников».
Отец и мачеха Чепурина не посещали, жаловаться было некому. Да и не приветствовалось в гимназии «подскуливание», за это виновного «знакомили» с докторами «Ай» и «Ой».
Хорошо, что зубристика Жорику давалась легко. Он без всякого труда слово в слово повторял на уроках прочитанные накануне параграфы и вскоре занял место на первой парте. А потом его назначили аудитором — учеником, который вместо учителя проверял знания других и даже выставлял им оценки. От издевательств старшеклассников сие не спасало, зато позволило улучшить скудный рацион. В гимназической столовой кормили однообразно и «малопикантно»: на первое суп, на второе кусок отварной говядины, на десерт пирог с вареньем и чай. Однако некоторым одноклассникам родители давали денег на карман, и они были рады поделиться с аудитором съестным, что покупали в ближайшем лавке: ветчиной, колбасой, сдобой.
Гимназию Чепурин окончил одним из первых учеников. Но мечты об университете остались мечтами. Сводные братья давно были взрослыми (на полный пансион их, конечно, не отдавали), детская избалованность стала причиной их распущенности. Они оба служить не желали, с утра до ночи выпивали в компании сомнительных друзей, пожилые отец и мачеха отпора им дать уже не могли. Жить в таком вертепе Георгий Модестович не рискнул. А без жилья какой может быть университет? Пришлось поступать на службу и съезжать из отчего дома.
