— Александр Алексеевич занят, просил начинать без него, — сообщил Разруляев.
— Отлично, — обрадовался Гуравицкий, раскрывая толстую тетрадь. В присутствии Шелагурова пришлось бы действовать тоньше. А без него можно было и нахрапом. — «Убийца из прошлого». Хроники петербургской сыскной полиции за 2016 год», — прочитал он.
— Какой-какой год? — с ходу перебил Гуравицкого Устинский.
— Все верно, не ослышались, две тысячи шестнадцатый, — подтвердил автор.
— От сотворения мира? — предположил помещик.
— Нет, конечно, от Рождества Христова. На радость публике я соединил в новом романе два самых модных жанра, фантастический с криминальным. Скрестил, так сказать, Жюля Верна с Чарльзом Диккенсом.
— Давно пора, — одобрила дерзкий замысел Беклемешева, хотя имена обоих писателей она слышала впервые.
— Итак, глава первая: «Лишь только Солнце покинуло небосвод, над столицей вспыхнуло другое светило, электрическое. Циклопических размеров башня, на которой оно крепилось, была выстроена почти столетие назад на Пулковских высотах, из-за чего обсерваторию, издавна там обитавшую, перенесли за 140 верст в Лугу, где свет искусственной звезды не мешал астрономическим наблюдениям.
Главный детектив-инспектор петербургской полиции Кобылин выглянул в окно. Убедившись, что на Большой Морской уже включили иллюминацию, засобирался домой. Дела на службе его не держали, потому что их не было. И не было давно. За прошедшие с судебных реформ сто пятьдесят лет Образование и Просвещение преступность искоренили почти полностью.
Зачем воровать, если можно честным трудом заработать?»
— Позвольте, — всплеснул руками Устинский, — вы что там предлагаете? Мужиков, что ли, грамоте учить?
— И баб тоже, — кивнул Гуравицкий.
— Всех?
— Разумеется.
Помещики загудели.
— А землю кто будет пахать? — возмутился один из них, по фамилии Брыскин.
— Грамотный мужик, что отрезанный ломоть, — вторил ему Устинский. — Рук больше пачкать не желает, ему место писаря подавай.
— Или сотского, — поддержал соседа Брыскин.
— В общем, я поехала, — встала разгневанная Беклемешева. — Не желаю такого чтения. Думала, про любовь пишете заграничную. Про султанов, гаремы, тайны парижские. А как мужиков развратить, без вас знаю. Прощайте.
— И мне пора, — обрадовался Устинский.
Первым-то уходить со званого обеда неприлично, а вот когда и другие готовы откланяться, неприлично уже оставаться.
Гуравицкий растерялся:
— Степанида Матвеевна, Петр Ефимович, постойте, — бросилась к ним Ксения. — Дальше будет интереснее.
— Откуда знаешь? — с подозрением уставилась на нее Беклемешева.
Ксения смутилась:
— Андрей разрешил предварительно ознакомиться. Только представьте, в будущем железные дороги поднимут вверх, над землей, чтобы не мешали земледелию. А еще…
— Откуда господину Гуравицкому про это знать? — отмахнулась Беклемешева. — Будущее покрыто мраком, и ведать о нем никто не может.
— А тут ошибаетесь, Степанида Матвеевна, — перебил ее Устинский. — Помните, Феофану Ивановичу цыганка нагадала, что мельница у него сгорит? Месяца не прошло…
— Не будьте столь наивным, Петр Ефимович. В подобную чушь могли поверить только вы да взяточник-исправник. Феофан Иванович сам свою мельницу и поджег ради страховки.
— Не соглашусь с вами, Степанида Матвеевна, это на Феофана недоброжелатели клевещут. Если хотите знать, я свою жизнь на кон поставил, лишь бы доказать невиновность Феофана Ивановича.
— Неужто опять пари заключили? — округлила глаза Беклемешева. — Куда только ваша супруга смотрит?
— Не пари, Степанида Матвеевна. Говорю же, жизнью рискнул. Поехал к той цыганке и попросил нагадать, когда пред Господом предстану.
— Господи, помилуй, — схватилась за шляпку Беклемешева. — И охота вам страсть такую знать? Лучше бы про дожди спросили: будут в сентябре или нет?
— Сказала, помрешь ты, Петр Ефимович, в одна тысяча восемьсот шестьдесят девятом году от холеры. Если оно так и случится, значит, одну лишь правду она предсказывает, и Феофан Иванович кругом невиновен.
Гуравицкий решил напомнить о себе:
— Огорчу вас, Петр Ефимович. От холеры умереть вам уже не удастся.
— Это почему?
— Знакомец у меня в Обуховской больнице практикует. Признался по секрету, что изобрели они от холеры прививку и даже успели опробовать. Гарантирует стопроцентный результат.
Гуравицкий знать не знал, что знакомец над ним спьяну подшутил.
— Готовы спорить? — обрадовался Устинский.
— Вот моя рука.
— А вот моя.
— Надо бы разбить. Эй, как там вас? Два-с-Руляев…
— Моя фамилия Разруляев. — Сергей Осипович вскочил, разгневанный очередной выходкой литератора.
— Раз или два-с — разница невелика, — заявил Гуравицкий.
Собравшиеся дружно рассмеялись.
— Ну же, разбейте, — поторопил управляющего Гуравицкий.
— Сперва извинитесь, — потребовал Сергей Осипович.
Утром в лесу он сдерживался из-за Ксении. Теперь, когда надежд на их брачный союз больше не осталось, не было причин сносить оскорбления Гуравицкого. Тем более при помещиках, к которым вот-вот пойдет наниматься на службу.
— Вы разве дворянин, чтобы я извинялся? — уточнил Гуравицкий, стараясь не показать радости на лице. Кажется, его план сработал. Теперь Ксения согласится без всяких раздумий в присутствии двух десятков свидетелей, расположением которых дорожит ее брат. А главный соперник будет изгнан с позором.
— Дворянин.
— Но дед ваш, кажется, лакействовал. Да и вы заняты тем же самым. Ваше место на кухне. Что вы позабыли в компании приличных людей?
— Отец его, хоть и герой, место свое знал, — поддакнула Беклемешева. — Кланялся при встрече, шапку сдергивал. А этот, будто ровня, садится за стол.
— Пшел вон, — прикрикнул на управляющего литератор.
— А где Шелагуров? — тихо спросил Устинского Брыскин.
Тот пожал плечами, внимательно наблюдая за Разруляевым. Чем, интересно, ответит?
А Мэри наслаждалась. Эх, поскорее бы продать эту проклятую усадьбу и навсегда вычеркнуть из памяти всех этих Устинских, Брыскиных, Беклемешеву, а заодно и Шелагурова.
— Фимка, перчатку, — приказал Разруляев.
Лакей, не мешкая, ее сдернул.
— Стрелять-то умеете? — уточнил Гуравицкий.
— Скоро в этом убедитесь, — пообещал Сергей Осипович.
Все затаили дыхание, даже Фимка перестал сопеть. Управляющий скомкал перчатку и бросил в обидчика.
