Через девятнадцать лет при сходе ледника мое замерзшее тело вынесло в долину. Мне очень повезло, что пастух Бернард, который меня нашел, без всякого промедления вызвал местного доктора герра Рохварга. Тот посвятил свою жизнь экспериментам по замораживанию и размораживанию животных, в которых добился удивительных результатов. Благодаря придуманному им особому составу, который он вводит подкожно, замороженные животные снова оживают. И после этого даже способны принести потомство! Но, конечно, для научного триумфа доктору Рохарду необходимо было разморозить человека. Он безуспешно искал добровольца, и тут вдруг ледник вынес меня. Через сорок восемь часов благодаря его заботам я воскрес.
Доктор Рохард собирался сразу опубликовать статью в научном журнале, но я упросил его обождать:
— Мне надо отомстить, наказать виновных.
— За вас это сделает суд, — уверял меня Рохард.
— Нет, суд мне не поверит. Потому что против меня будут свидетельствовать трое. Им есть что терять. Разгуляев заграбастал мое состояние и мою невесту, щедро наградив подручных за убийство: Перепетуя нынче владеет ссудной лавкой, Верещакин — крупный извозопромышленник. Я убью их.
— Но вас за это повесят.
— Нет. Петербургская сыскная полиция давно не та, что прежде. Дураку Кобылину меня не поймать…
— Вы сильно рискуете, дорогой барон.
— Да, потому что люблю Конкордию. Но сейчас она связана брачными узами. Если убью Разгуляева…
— Вы женитесь на ней и тем самым вернете себе состояние! — воскликнул немецкий доктор. — Теперь я вас понял.
— Слава богу.
— И вам нужно алиби. Что ж, я вам его предоставлю. Вы ведь считаетесь погибшим. То, что ожили, знаем только мы с Бернардом. Будьте уверены, ваше тело «найдется» только тогда, когда закончите месть и вернетесь из Петербурга. Сделаем вид, что ледник сошел только что.
Я бросился добрейшему герру доктору на шею. И той же ночью отбыл на родину. Дорогой обдумывал план мести. И точно ему следовал. Осечка случилась на Разгуляеве. Откуда я мог знать, что Конкордия неожиданно вернется домой? Тупица Кобылин, конечно же, обвинил ее в убийстве мужа.
Ваше высокопревосходительство!
Я, барон Антон фон Гиверт, признаюсь в убийстве четырех человек. И прошу Вас отпустить невиновных людей, обвиненных в этих преступлениях. В качестве доказательств моих слов прошу обратить внимание на книги, оставленные мной на месте преступления. На семнадцатой странице каждой из них внизу вы найдете экслибрис с моими инициалами».
— Что за экслибрис? — спросил у Яблочкова Крутилин.
— Печать с инициалами владельца.
— Ты повести Пушкина-Белкина хорошо осмотрел?
— Даже перечитал от нечего делать, пока Шелагурова охранял.
— Ничего подозрительного не заметил?
— Я — нет. А вот Шелагуров на одной из страниц…
— Случайно, не на семнадцатой?
— Откуда знаете?
— Неважно. И что?
— Как раз экслибрис в виде раскрытой книги, на левой ее страничке буква «А», на правой — «Г»
— Андрей Гуравицкий. Он же Антон фон Гиверт.
Крутилин быстро дочитал главу:
«Отдаваться земному правосудию не могу, ибо сказано «перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; кто убьет скотину, должен заплатить за нее; а кто убьет человека, того должно предать смерти»
[117]. Что, собственно, и сделал.
Жаль, что моим мечтам о счастье с Конкордией теперь не сбыться. Прощай, любимая, я покидаю тебя навсегда.
Ваш А. Г.».
Кинув это письмо в щель почтового ящика на Варшавском вокзале, человек в ватерпруфе заспешил к вагону первого класса. Когда машина тронулась, человек прислонился носом к оконному стеклу. Его терзал вопрос: почему он потерпел фиаско? Почему вместо того, чтобы получить вожделенное счастье, он отправляется в забвение и изгнание? Неужели потому, что лишил жизни ни в чем не виновного человека, Евсталию Поксуйко? Но ведь она была блудницей. А сказано: «Если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего — да будут преданы смерти и прелюбодей, и прелюбодейка»
[118].
«Я лишь выполнил Твою волю, — убеждал себя барон фон Гиверт. — Так за что ты меня наказываешь, Господи?»
— Отправь агентов на Варшавский вокзал, Арсений Иванович, — распорядился Крутилин. — Каждого снабди фотопортретом Гуравицкого.
— Вы ему верите? — Яблочков быстро пробежался глазами по листочкам. — Уверен, сие написано для отвода глаз, чтобы мы охрану сняли с Шелагурова и Чепурина. Пока охраняем, Гуравицкому до них не добраться. А почерк-то не его. Найденную у Разруляева рукопись написал кто-то другой.
— Прокопий Семенович. — Начальник сыскной подозвал редактора. — Взгляните-ка. Предыдущие главы этим почерком были написаны?
Редактор подошел, внимательно рассмотрел листочки:
— Да, почерк похож.
— Кто-то водит нас за нос, — процедил Яблочков.
— Выходит, княгиня права, — воскликнул Крутилин. — Чепурин! По коням!
Но они опоздали. После окончания сегодняшних занятий Георгий Модестович повесился.
— Сам? Или кто помог? — спросил Крутилин врача Казанской части.
— Сам. Никаких следов борьбы, — заверил его тот. — Приладил веревочку, сунул голову в петелечку, оттолкнул табуреточку…
— А записочку предсмертную написал?
— Не видал такую.
Принялись искать. Даже ученические тетради, что так и не дождались проверки, перетрясли.
— Приведи-ка директора гимназии, — велел Яблочкову Крутилин.
У Сатаны лицо было красным от слез.
— Какая потеря для нашей семьи. Сначала Леночка, теперь Жорик, — сказал он, вытирая глаза.
— Когда видели его в последний раз?
— Сегодня после занятий. Заходил ко мне в кабинет.
— Зачем?
Сатана почему-то вздрогнул:
— Георгий Модестович хотел… зашел… обсудить диктант в шестом классе.
— Был чем-то расстроен?
— Нет. Уверяю, нет. Все как обычно.
— У вас есть предположения, почему он руки на себя наложил?
— Из-за Леночки. Так и не смог пережить ее смерть.
— Это его почерк? — Крутилин протянул листочки с последней главой.
— Ммм… Подождите минутку, должен сравнить.
И Сатана выскочил из квартиры Чепурина.
Крутилин спросил доктора:
