— Кто обнаружил тело?
— Жена директора. Пришла звать зятя на обед, а он в петле.
— Арсений Иванович, зайди-ка в квартиру Сатарова. Выясни, с чем он сравнивает наши листки.
Сатана успел скомкать лежавшую перед ним записку, но сунуть ее в печку Яблочков ему не позволил.
— Так, так, так, — сказал он, разворачивая. — «Ксения невиновна. Разруляева убил я. Прошу ее отпустить. Прошу прощения у всех, кому причинил обиду. Георгий Чепурин».
— Зачем пытались спрятать ее от полиции? — строго спросил Крутилин, когда Яблочков привел Сатану обратно в квартиру самоубийцы.
— Мало того что учитель повесился, так еще в убийстве признался. Какой позор. Поймите, я отдал гимназии всю жизнь. Я не переживу, не переживу.
— Так все-таки, о чем вы говорили с Чепуриным?
— Я уже сказал, о диктанте.
— Хватит врать.
— Что? Как вы смеете!..
— Смею. И если не откроете сейчас же правды, заберу в сыскное. Ну?
— Вчера меня вызывали в министерство. Помещик Шелагуров сообщил туда, что Чепурин соблазнил его замужнюю сестру и ее теперь обвиняют в убийстве мужа. Якобы из-за Жорика она его убила. Мне велели принять меры. Я вызвал сегодня Георгия Модестовича и попросил уйти в отставку. По-тихому, по-хорошему, по-семейному. Он заплакал, заявил, что идти ему некуда. Я пообещал ему лучшие рекомендации. Мне казалось, мы поняли друг друга. А потом прибежала супруга. Она у меня добрая. Хотела угостить Жорика прощальным обедом, пошла звать, а он в петле. Как выдержало ее больное сердце, ума не приложу.
— Почерк совпал? — спросил у Яблочкова Иван Дмитриевич.
Тот покачал головой.
— Я знал. Подозревал. Был уверен, что это Чепурин, — бушевал Шелагуров. — Теперь Ксению отпустят?
— Сие решает следователь, — напомнил Крутилин.
— Тогда едем к нему. Что вы ждете?
Благообразов, внимательно прочитав и с благожелательностью выслушав, заявил:
— Даже завещания самоубийц, а они, между прочим, заверены нотариусом, считаются недействительными. А тут предсмертная записка. Кто знает, кто ее написал?
— Издеваетесь? — спросил злобно Шелагуров.
— Нет. Все, что могу, — выпустить Ксению Алексеевну под залог.
— Сколько?
— Нужно обсудить это с ее адвокатом.
— Кого присоветуете? — спросил у Крутилина Шелагуров, когда вышли из камеры следователя.
— Конечно, Тарусова. Тем более вы знакомы с ее сиятельством.
— На что намекаете?
Крутилин пожал плечами.
— Думаю, будет лучше, если меня ему представите вы, — решительно произнес Шелагуров. — Князь меня сильно ревнует. Но, уверяю вас, сие не обосновано. Но как его в том убедить?
— Простите.
— Иван Дмитриевич, прошу, каждый час заключения для Ксении губителен. Слишком тонкая натура.
Крутилин не верил в вину Разруляевой, потому согласился помочь.
Про то, что князь ревнует, Шелагуров узнал от Сашеньки. Та каждый день его навещала, но разговоры не клеились. То ли присутствие агентов сыскной мешало, то ли сила, их притянувшая, была однократной. Сашенька всякий раз пыталась снова ощутить тот порыв, что бросил ее в объятия Шелагурова. Однако не получалось. Возможно, потому, что мысли Александра Алексеевича были заняты судьбой его сестры.
Про то, что Шелагуров с Крутилиным заперлись у Диди, Сашеньке доложил Тертий. Сердце ее сперва забилось: неужели любовник явился выяснить отношения с мужем? Как некстати, что же делать? Но разум быстро осадил встрепенувшиеся чувства. Раз пришел с Крутилиным, значит, из-за Ксении.
Тарусов ни разу не удостоил соперника взглядом. Слушал, не перебивая, лишь изредка улыбаясь собственному отражению в зеркале.
— Иван Дмитриевич, позволите нам с Александром Алексеевичем переговорить тет-а-тет? — спросил он.
— Разумеется.
Когда дверь за начальником сыскной закрылась, Тарусов глотнул из стакана, что стоял перед ним (Шелагурову предложенное князем пойло, под наименованием уиски, показалось отвратительным), затянулся вонючей «гаваной».
— Берусь при одном условии, — произнес он, выпуская дым. — Вы забываете мою жену. Навсегда. Сами ей скажете. Сейчас же.
— Согласен, — после паузы произнес помещик.
— Теперь вот еще что. Кроме залога и гонорария, будут расходы на выяснения обстоятельств.
— Каких? У нас признание убийцы.
— Убийцы? Сомневаюсь. Считаю, Чепурин признался исключительно затем, чтобы спасти вашу сестру.
— Думаете, виновна она?
— Кто знает? Всегда есть вероятность, что виновен тот, кого обвиняют.
— Как прикажете вас понимать? Вы адвокат! Обязаны верить подзащитным.
— Ошибаетесь, не обязан. Адвокату все равно, виновен подзащитный или нет. Моя задача — его защищать. Используя в том числе недоработки следствия. В деле вашей сестры их много, оно велось небрежно. Крайне небрежно. Так что шансы есть, и они неплохие. Однако, по моему опыту, лучший способ оправдания — указать на истинного виновника. Увы, Чепурин не подходит.
— Это почему?
— Не имел возможностей убить Вязникова, Пшенкина и Стрижневу. Слышали, что сказал Крутилин? По пятницам у Чепурина занятия до четырех часов. Его алиби могут засвидетельствовать десятки учеников, другие учителя и надзиратели гимназии. Значит, придется искать Гуравицкого.
— Полиция с этим не справилась.
— Выговский найдет.
— Это еще кто?
— Мой помощник. Правда, ныне он болен. Вернется на службу лишь после Нового года. Но суд не скоро. Так что, по рукам?
Шелагурова княгиня приняла у себя.
— Ваше сиятельство, я имел честь побеседовать с вашим мужем. И, к моему счастью, он согласился защищать сестру. Я очень благодарен вам за участие.
— Саша, что случилось? Ты будто не с любовницей, с министром говоришь.
— Ваше сия…
— Меня зовут Сашенька.
— Простите, княгиня. Мне надо идти. Был рад вас увидеть.
От обиды Сашеньке хотелось разрыдаться. Но не получилось, потому что сразу зашел Диди. Пришлось делать вид, что вышивает подушку. Какой год она над ней корпит? Кажется, третий.
Какие все-таки мужчины мерзавцы. Получил свое и убежал. И дела им нет до чувств женщины.
Сашенька вдруг вспомнила, что отец учил ее из поражений извлекать уроки. Из сегодняшнего будет таков: бросать мужчин надо самой. Пусть будет больно им, а не ей.
Понедельник, 11 января 1871 года,
Санкт-Петербург
