Что Разруляев преотлично стреляет, Гуравицкий знал, спасибо Мэри. И что фехтовать не умеет, тоже.
— Поверю на слово. Вызов сделали вы, — заявил литератор, поймав на лету перчатку и отбросив ее лакею, — следовательно, оружие выбираю я. А я завсегда предпочитаю шпагу.
Сергей Осипович побледнел. В руках ее не держал.
— Слава богу, — перекрестилась Беклемешева. — Пуля-то дура.
— Господа, вам придется стать нашими секундантами, — обратился к помещикам Гуравицкий.
— Извините, завтра очень занят, — пробормотал боявшийся всего на свете Брыскин.
— А кто собирается ждать до утра? Мы сразимся сейчас же. Эй, любезный, — Гуравицкий окликнул Фимку. — Принеси-ка шпаги.
Где же письмо, где? Сжечь или выкинуть прощальное послание лучшего друга Шелагуров не мог. Он ведь и сам бы мог погибнуть в том бою под Вильно, однако за пару лет до польских событий отца разбил апоплексический удар, и поручику Шелагурову пришлось уйти в отставку, чтобы принять на себя ответственность за имение и сестру.
Где оно? В какой из многочисленных связок, валявшихся в шкапу? Может быть, в этой? Александр Алексеевич достал из одного из конвертов пожелтевшие листки, пробежался по строчкам. Оно! И, слава богу, память его не подвела. Свинцов писал именно о нем, об Андрее Гуравицком. От радости захотелось петь. Шелагуров спрятал конверт в сюртук, подошел к столу, открыл ключом ящик, поглядел на лежавший там старинный пистолет. Прихватить или нет? Кто знает, что этакий субчик выкинет в ответ на обвинения?
В дверь постучали.
— Да, да, войдите.
— Александр Алексеевич, я знаю, как вы заняты, — начал издалека Брыскин. — Но не мог не сообщить…
— Что случилось?
— Дуэль. Ваш кузен и Два-с… тьфу, привязалось, Разруляев.
Оттолкнув Брыскина, Шелагуров выскочил в коридор.
— Сходитесь, — скомандовал Устинский.
— Немедленно прекратить, — приказал с черного хода Шелагуров.
Разруляев отвлекся на его крик, и соперник тут же этим воспользовался, выбив из его руки шпагу.
— Гуравицкий, остановитесь, я приказываю, — еще громче воскликнул Александр Алексеевич, приближаясь к дуэлянтам.
— Да, да, как только убью, так сразу, — пообещал литератор.
Дамы ахнули. Разруляев присел, чтобы поднять шпагу, но Гуравицкий ему не позволил. Толкнув соперника сапогом в плечо, опрокинул навзничь и приставил острие к его горлу. Спешивший на помощь Шелагуров взмахнул пистолетом:
— Одно движение, и я стреляю, — предупредил он.
— Из такого старья с этого расстояния не попадете. А если приблизитесь, я его убью.
— Андрей, прошу вас, не надо, — взмолилась Ксения.
— Вот вам я подчинюсь… если согласитесь стать моею женой.
Гости пришли в восторг — такого даже в театре не увидишь.
— Ксения, не отвечай, сперва давай поговорим, — попытался образумить ее брат.
— Андрей, я согласна, — не желая слушать возражения, с ходу решила девица.
— Повезло тебе, Студень, — процедил сопернику Гуравицкий. — Но искушать судьбу тебе больше не советую. Мы ведь вместе не уживемся, согласен?
Разруляев моргнул, мол, да. Раскрыть рот боялся из-за острия, упертого в подбородок.
— Тогда оревуар, проваливай. Немедленно и навсегда.
Гуравицкий театральным жестом отвел от соперника шпагу и развернулся к публике, словно актер на поклонах. Вместо аплодисментов к нему бросилась Ксения.
— Фимка, шампанского, — приказал новоиспеченный жених.
Опешившего Шелагурова окружили с поздравлениями. Первым его порывом было достать письмо и зачитать. Но он сдержал порыв. Гуравицкий, как ни крути, близкий родственник жены. И, будь он неладен, в настоящий момент жених сестры. Ознакомить гостей со скандальным письмом означало бы опозорить Ксению и всю семью. Лучше разобраться с Гуравицким после, по-тихому. Помолвка вовсе не брак, рвется с легкостью. А что вечный позор для невесты — теперь уже ничего не поделать, посудачат, забудут.
Когда в воздух вылетела пробка от шампанского, а собравшиеся прокричали «ура», Мэри подошла к мужу с бокалом и, многозначительно улыбнувшись, чокнулась. Александр Алексеевич пить не стал. Он, не пригубив, вернул бокал лакею и отправился на поиски Разруляева.
Но оказалось, тот уже отбыл, в той самой карете, что дожидалась Гуравицкого с обеда. По словам дворни, Сергей Осипович приказал кучеру отвезти его в Малую Вишеру. «Горе решил залить», — понял Шелагуров. На станции Малая Вишера поезда останавливались не на пять минут, как на остальных, а на полчаса, чтобы пассажиры могли отобедать. Потому тамошний буфет считался лучшим заведением в уезде, местные помещики частенько ездили туда покутить. Не вместе же с мужиками им в кабаках сидеть?
Взбудораженные неожиданными событиями, гости разъехались поздно. Когда проводили последних, Шелагуров попросил Ксению, Мэри и Гуравицкого подняться в его кабинет. Когда все расселись, достал из кармана письмо:
— Ксения, ты помнишь штабс-капитана Свинцова?
— Который звал меня невестой и смешно щекотал усами? Конечно, помню. Он, кажется, погиб?
— Да, при подавлении польского бунта. За день до гибели Свинцов участвовал в заседании Военно-полевого суда. Один из обвиняемых, изъяснявшийся почему-то на французском, показался ему знакомцем. Однако его имя ничего Свинцову не говорило. Штабс-капитан мучился весь день и только перед отбоем вспомнил, где встречал этого бунтовщика раньше — на балах в Петербурге. Он отправился в пакгауз, в котором приговоренных содержали перед казнью, и попросил привести негодяя. Разговаривали тет-а-тет. Бунтовщик запираться не стал, тоже признал Свинцова, объяснил, что назвался чужим именем, чтобы его матушка избежала афронта. И попросил штабс-капитана по возвращении в Петербург сообщить ей о его гибели. Естественно, без шокирующих подробностей. Мой великодушный друг пообещал. Но, увы, вернуться домой ему было не суждено. Как уже сказал, на следующий день вражеская пуля сразила его наповал. Предчувствуя скорую смерть, он написал мне перед боем это письмо. — Шелагуров достал листки из конверта. — И возложил на меня обязанность сообщить несчастной женщине о кончине ее непутевого сына. Отправиться лично к ней я так и не решился, побоялся наговорить лишнего, просто отправил письмо без подписи.
— Нет, не может быть! — схватилась за щеки Мэри. — Александр, вы лжете. Андрей, скажи, что это клевета, неправда, ну скажи…
— Прости, если разочарую, мон ами, но твой муж прав, — невесело усмехнулся Гуравицкий. — Я и впрямь сражался в Вильно, был схвачен, приговорен к виселице. Меня спасло чудо. Ночью, уже после ухода Свинцова, в пакгауз попал артиллерийский снаряд и всем арестантам удалось сбежать.
