– Мальчика не видели? – обратилась она к старухе в шелковом кринолине.
– Не видела, – презрительно оглядев Сашеньку в лорнет, ответила та и повернулась к спутнику, мужчине в черном костюме, моложе ее лет на сорок. – Вот поэтому и не хочу ребенка. Выносишь, выродишь в мучениях, а потом какая-то гувернантка его потеряет.
– Совершенно согласен, Лили. Зачем тебе ребенок? У тебя есть я.
– Какой вид! Чисто Швейцария! – восхитился стоявший в двух шагах от них стриженный под гребенку брюнет, одетый в длинный летний шерстяной сюртук, той же материи брюки и жилет, по которому извивалась змейкой цепочка часов.
– Мальчика не видели? – обратилась к нему Сашенька.
– Мальчика? – брюнет внимательно осмотрел Сашенькино простое платье из легкой летней ткани и пришел к тому же выводу, что и старуха, – гувернантка. Потеряв интерес, он ответил с иронией, тонко рассчитанной на соседку: – Видел. На берегу. Калачами торговал.
Старуха громко засмеялась. Но Сашеньке было не до шуток:
– Да нет же, здесь, на пароходе, пяти лет, одет в матроску.
– И такого видел. Аккурат здесь, – чуть картавя, продолжил издевку брюнет. – Минуты три назад. Стоял на вашем месте.
Сашенька оглядела низенькое ограждение, за которым пенилась вода. От ужаса у нее задергался глаз:
– А сейчас где?
– Не могу знать, – прищурился брюнет. – Чайками любовался, не углядел.
– Он… Он не упал?
– Говорю же, не знаю, – отмахнулся брюнет, краем глаза наблюдая за Сашенькиными муками.
– Ох! – схватилась она за сердце и тихо, потому что на громкость не хватало сил, сказала: – Надо остановить пароход. Немедленно. Спустить шлюпку.
Услышали ее лишь ближайшие соседи.
– Вот еще! Не хватало опоздать из-за этой курицы, – словно в тумане донесся до Сашеньки голос старухи в кринолине.
– С какой стати, Лили? – удивился ее моложавый спутник.
– Ты что, не слышал? Ее воспитанник выпал за борт.
Ноги Сашеньку уже не держали, она схватилась за поручень. Старуха невозмутимо продолжала:
– Жорж! Ну что ты стоишь? Стоишь и куришь. Ты должен этого не допустить.
– Чего, Лили?
– Остановки парохода. Проторчим тут весь день. Пока выловят тело, дождутся полицию, составят протокол…
Тело? Это ведь не про Володю? Нет! Нет!
– Пароход не остановят. Точно знаю, – поспешил успокоить старуху брюнет. – Прошлым летом я возвращался в Петербург последним рейсом. Со мной на палубе стоял мужчина, явно бывший кавалерист, только они еще носят эти безобразно большие усы с подусниками. Кавалерист еще до парохода изрядно набрался. Однако все ему было мало, постоянно прихлебывал из фляжки. И мне совал, – брюнет скорчил брезгливую физиономию. – А я не пью-с, желудок, знаете-с, слабый. А потом вдруг спрашивает: «А почему небо зеленое?»
– Вот чем закончится твоя страсть к лисабончику
[66], Жорж, – назидательно произнесла старуха.
Брюнет продолжал:
– Супруга кавалериста фыркнула, мол, допился до чертей. Тот в ответ резкость, она разволновалась до аффектации и ушла в каюту. А кавалеристу все нипочем, еще хлебнул, потом еще, затем вдруг покачнулся, схватился за сердце и плюх через перила.
Сашенька чуть не последовала за ним.
– А дальше? – с нескрываемым интересом и к брюнету, и к его рассказу спросила старуха.
– Подозвали матроса, тот доложил капитану. Однако останавливаться не стали. Все одно в море труп не найти.
– Вы меня успокоили, молодой человек, – обрадовалась старуха и улыбнулась, обнажив беззубый рот.
Улыбочка эта совершенно не обрадовала Жоржа:
– Лили, идем в каюту. У меня от воздуха голова раскалывается.
– Глупости, Жорж, – прервала его стон старуха. – Морской кислород полезен. А голова твоя болит от сигары. Выкини немедленно.
– Так гаванская…
– И больше не кури.
Сашенька понимала: секунда-другая – и она упадет в обморок. Только бы не в воду. Ведь… Даже если… Все равно надо жить дальше. Ради Жени, Тани, Диди… Нет, без Володи… Но почему она верит этому мерзкому брюнету? Володя не мог упасть. Он умный, осторожный, он просто где-то бегает. Надо успокоиться, собраться с мыслями, и Володя сразу найдется…
– Я еще не закончил, – манерно расстроился возможному уходу старухи брюнет. – Вы не представляете, как убивалась жена кавалериста. «И миленький, и хорошенький!» Что ж, спрашивается, раньше не ценила?
– И Жоржик меня не ценит, – пожаловалась карга.
Ее спутник заскрипел зубами. Мечталось ему выкинуть брюнета туда же, за борт. Но мерзавец продолжал как ни в чем не бывало:
– Выяснилось, что супруга кавалериста – актриса.
– Какой ужас!
[67] – пролепетала старуха.
– Фамилия ее – Красовская.
– Как? Красовская? – удивилась старуха.
– Вы ее знаете?
– Да что вы? Конечно, нет.
Сашенька совершила усилие и таки оторвала руки от поручня. Теперь надо открыть глаза… И вперед на поиски Володи.
– Мама, мама! – послышалось сзади.
Сашенька обернулась. Не послышалось ли? Нет, слава богу! Володя, живой и невредимый, за руку с Женей.
– Мама? Я думала, гувернантка, – разочарованно процедила старуха.
– Разве гувернантка не может быть матерью? – резонно спросил Жорж.
– Матерью может быть кто попало, – пошутил брюнет, ближе и ближе придвигавшийся к старухе. – Позвольте представиться…
Сашенька позволила себе в буфете рюмку коньяку – нервы успокоить, после пережитого руки-ноги тряслись, как у марионетки. Ругаться на Володю не было сил. Спасибо, что живой.
Дети же умяли блюдо посыпанных корицей и сахарной пудрой булок, напились лимонада и заели все это вишнями.
Ну вот! Самое время про Кронштадт рассказать. Вперед, на палубу!
– А Нина где? – спросила Наталья Ивановна.
И вправду, где?
Сашенькины дети равнодушно пожали плечами. Даже Евгений! Вчера глаз с Нины не спускал, а сейчас ни на капельку не разволновался ее исчезновением.
В который раз за день Сашенька спросила себя – что все это значит?
– Мы пойдем, поищем ее, – встала Татьяна.
Евгений радостно закивал головой и тоже поднялся. И даже обжора Володя слез со стула, положив обратно которую по счету булку.
