– Как тебя понимать? – приняла воинственную позу Александра Ильинична.
– А очень просто. Главная твоя обязанность – заниматься детьми. Нашими детьми. А из того, что я тут вычитал, – князь указал на дневник, – следует, что они предоставлены сами себе, заводят неподходящие знакомства, в то время как их мать играет в Пинкертона
[105]…
– Я, оказывается, играю? Да я всю работу за тебя сделала, поднесла результат на блюдечке…
– Ах, на блюдечке? Давай тогда рассмотрим его содержимое. Первое – князь Урушадзе не хочет, чтобы я представлял его на суде…
– Когда объявишь ему, что способен оправдать, тут же согласится.
– Но я не в силах спасти его от каторги.
– Что ты несешь? Я нашла свидетельниц…
– Лживых тварей из борделя?
– Что? По-твоему, если женщина из-за нужды и голода торгует телом – она тварь? Вспомни Сонечку Мармеладову! Она тоже тварь? Не ожидала от тебя…
– Род их занятий совершенно ни при чем, Мария Магдалина, между прочим, тоже была проституткой.
– Тогда за что ты их припечатал?
– Перечитай свою беседу с Ласточкиной, сама поймешь.
– Отлично помню разговор…
– А помнишь, что ты даже не спросила, когда Урушадзе в последний раз посещал бордель? И сама назвала дату.
– Да.
– Сама рассказала про ограбление…
– Ну и что?
– …обозначив тем самым причину, по которой надо засвидетельствовать присутствие в ту ночь Урушадзе в публичном доме.
– Я лишь освежила Домне Петровне память…
– Ты подкинула ей идею, как срубить деньжат. Неужели не понимаешь?
Сашенька задумалась. Очень и очень серьезно. Даже по детской привычке мизинец в рот положила. Дмитрий Данилович наблюдал за ней. Как же хороша!
– Ты прав, я – дура, – вынуждена была признать княгиня.
– Ну, наконец-то…
– У меня голова разболелась…
– …потому что предыдущая твоя игра в Пинкертона закончилась ударом по затылку. Все, милая. Тебе нужен отдых и покой. Никаких расследований. Точка.
– Не будет мне покоя, если не спасешь Урушадзе. И, позволю напомнить, вчера ты обещал…
– Не зная обстоятельств. А после их изучения говорю: нет! Да пойми ты: глупо тратить время на бесперспективное и безденежное дело. Time is money
[106], как говорят англичане. Если выиграю иск Фанталова к Восточно-Каспийскому банку, мы отправимся по Европам. Представь – Прага, Париж, Рим у твоих ног! Останавливаться будем в самых лучших отелях…
Дмитрий Данилович потянул за цепочку жилетные часы, открыл циферблат и посмотрел на стрелки. Настало время проявить твердость:
– Тертий!
В столовую вошел камердинер.
– Крикни Ильфату, чтоб нашел извозчика. Княгине пора на вокзал.
– Нет, Тертий, я никуда не еду, – тут же дезавуировала распоряжение мужа Сашенька.
– Тебя дети ждут.
– А я, представь, по батюшке соскучилась… К детям отправлюсь вечером. Тертий, дай телеграмму в Рамбов.
Спроси в тот момент княгиню, кой черт ее понес в отчий дом, с ответом она затруднилась бы.
Чутье!
Воскресные обеды у Стрельцовых Сашенька не жаловала – слишком уж редко они случались чисто семейными. Илья Игнатьевич, имевший интересы везде, где можно заработать, вынужден был приглашать на них деловых партнеров: важных, а потому нужных сановников; приехавших по делам в Петербург иногородних и иностранных купцов, а в последние годы на эти обеды правдами-неправдами стремились попасть семейства с дочерьми на выданье, ведь Сашенькин брат считался одним из лучших в городе женихов. И то правда – хорошо воспитан и образован, что для купеческих сынков редкость, пригож собой, в кутежах и безобразиях не замечен, а самое главное – наследник несметных миллионов. Невест в дом приводили всяких: из дворянских семей и купеческих; блондинок, брюнеток, шатенок и рыженьких; раскормленных и, словно шотландские гончие, поджарых. Николай Ильич со всеми был любезно галантен, весело шутил и целовал ручки, однако с кем пойти под венец, пока не выбрал.
Обед начался, как обычно, с легкого «перекуса» в гостиной, дабы гости смогли перезнакомиться и пообщаться.
Ольга Ивановна, супруга Ильи Игнатьевича, по-прежнему лечила почки на германских водах, и Сашеньке пришлось играть роль хозяйки – стоять подле отца и приветствовать гостей.
Настроение ее испортилось сразу – встретить свекра здесь она не ожидала.
Их нелюбовь была взаимной. Данила Петрович, по мнению Сашеньки, был столь никчемен, что приходилось удивляться, как от него уродился Диди. Никакими занятиями, кроме вкусно поесть и поволочиться за актрисами, свекор себя не утруждал, а немалое состояние проел и прогулял.
Данила Петрович имел свои основания не жаловать Сашеньку. В свои семьдесят пять он по-прежнему был полон желаний, которые небольшая пенсия за беспорочную службу в департаменте, где он бывал лишь по двадцатым числам каждого месяца, когда выдавали жалованье, удовлетворить не могла. А растяпа Дмитрий зачем-то отказался от приданого, принялся изнурять себя преподаванием, а потом и вовсе стал пописывать статейки за жалкие гроши. Вину за это Данила Петрович, конечно же, возложил на невестку.
– Вы, как всегда, пг’елестны, дочь моя, – произнес Данила Петрович, придирчиво разглядывая Сашеньку через лорнет.
С прононсом говорил всегда, считая грассирование главным признаком аристократа.
– Я тоже г’ада вас лицезг’еть, – передразнила его Сашенька.
Обменявшись поклонами с Ильей Игнатьевичем и Николаем, Данила Петрович двинулся к столовой, на двери которой повар Борис вывесил «минью».
– Зачем тут это чучело? – раздраженно спросила Сашенька.
– А кто знал, что ты явишься? – ответил Илья Игнатьевич. – И потом… Надо же родственника привечать… хоть изредка.
– Тоже мне, родственник. Про внуков даже не спросил…
– Давай я спрошу, – перебил сестру Николай. – Ты их одних в Рамбове бросила?
В колкости язычка брат не уступал ни Сашичу, ни Лешичу, потому что, хоть и моложе, рос вместе с ними.
– Заткнись, – оборвала его Сашенька.
– Дмитг’ий, ты уже изучил меню? Какая пг’елесть! Port-au-feu!
[107] – разносился по гостиной голос Данилы Петровича. – Сто лет его не ел. Надо поваг’а допг’осить, не забыл ли подлец тмину положить.
