Выговский, заметив замешательство шефа, поспешил на помощь:
– Где выучились стенографии?
– На курсах.
– Сложная наука?
– Для меня нет. Гимназию окончила с отличием.
– Что вы говорите? – всплеснул руками Выговский. – И я с отличием. В Вологде. Я оттуда.
– А я из Ставрополя, – призналась Лиза, глядя при этом вовсе не на Антона Семеновича, а на князя.
– Столицу приехали покорять?
Тарусов с Лизой, не отрываясь, уставились друг на друга. Замолчал и Выговский, почувствовав себя лишним. Выручил Тертий, который внес самовар, а чтоб хозяин внимание обратил, кашлянул.
– Ну-с, прошу к столу, – не без труда вышел из оцепенения Дмитрий Данилович.
– Погодите, князь, чашки принесу, – шепнул ему камердинер.
– Итак, вы жили в Ставрополе, – начал наконец разговор Тарусов. – Почему приехали сюда?
– Родители умерли, средств для существования не имею. А на службу в провинциальных городах девушек не берут. Прослышала, что в Петербурге иначе…
– Конечно, иначе, – опять вскочил Дмитрий Данилович. – В столице взгляды другие. Прогресс, знаете ли. Я с радостью вас возьму. Если, конечно, согласитесь.
И замолчал. Сердце его стучало от волнения.
Выговский еле слышно подсказал князю:
– Жалованье…
– Ах да! Конечно! Признаться, пока не размышлял над ним. Видите ли, моя адвокатская практика началась недавно. Много платить не смогу. Рублей семьсот в год вас устроит?
Выговский присвистнул. Ему платили ту же сумму.
– Но это пока, – не обратил внимания на возмущение помощника Тарусов.
– Я согласна, – улыбнулась Лиза. – Вот и убедилась. В столице все по-другому.
После чая Дмитрий Данилович надиктовал Лизе завтрашнюю речь. Следующие полтора часа ушли у нее на расшифровку. Просмотрев аккуратно исписанные мелким, но очень понятным почерком листы, князь пришел в восторг:
– Вы чудо, Елизавета Андреевна. Великолепно! С вами производительность моего труда повысится вдвое. Нет, втрое! Ведь мой почерк ужасен: напишу, а потом два часа бьюсь, чтобы разобрать собственные каракули.
Урушадзе от обеда отказался. За стол сели втроем – Тарусов, Выговский и Лиза. В честь нового сотрудника Дмитрий Данилович приказал подать лучшего вина. Он был весел, травил анекдоты и постоянно кидал на барышню многозначительные взгляды. Антон Семенович по-прежнему чувствовал себя лишним. Да и несоразмерность назначенного Лизе жалованья глубоко его задела. Потому, когда князь в конце обеда попросил его отправиться в Ораниенбаум, охотно согласился:
– Друг мой. Утром меня посетила мысль. Задуманный нами маскарад увенчается успехом, если Четыркин не будет знать, что дочь моя тоже укатила с дачи. Если тотчас поплывете в Рамбов, прибудете туда к семи вечера и успеете вместе с Татьяной вернуться вечерней машиной.
– С удовольствием, Дмитрий Данилович.
– Тогда пишу записку супруге.
После обеда Тарусов пытался диктовать Лизе бумаги по делу Фанталова, однако ничего путного не вышло: слова не строились в фразы, предложения в абзацы, абзацы в страницы. Князю мешало вожделение. Хотелось сорвать с Лизы дорогое платье и тут же на столе…
Не будь в доме слуг и Урушадзе, князь не сдержался бы. Да и Лиза была не прочь, всячески подчеркивала свой интерес. То посмотрит призывно, то дотронется невзначай, то случайно тугой грудью упрется в плечо.
Князь злился, нервничал, извинялся:
– Вы уж простите, Елизавета Андреевна, не привык я диктовать.
– А вы не волнуйтесь, ваше сиятельство, все у вас получится. Просто успокойтесь и попробуйте.
Но князь не решился ответить даже на столь откровенный призыв.
А ровно в шесть Лиза поднялась:
– Мне пора. Иначе брат будет волноваться. Во сколько завтра прийти?
Дмитрий Данилович задумался. Утром домой заявится Сашенька. Если застанет в кабинете обольстительную девицу, может, не разобравшись, скандал закатить. Надо ее подготовить. Мол, ты сама идею со стенографистом подкинула. А что стенографистка, а не стенографист – тоже твоя вина. Не ты ли убеждала, что женщины столь же способны к интеллектуальному труду, как и мужчины?
– Приходите к двенадцати в Окружной суд, – решил князь. – Будете вести стенограмму. Вдруг апелляцию придется подавать?
Лично проводил Лизу до дверей. Когда целовал на прощание ручку, ее пальцы быстро сжали его ладонь. У Дмитрия Даниловича дыхание перехватило от счастья.
– До завтра, – прошептал он.
Лиза ответила ему взмахом своих чудных ресниц.
Когда Выговский с Таней уехали, к Сашеньке зашел Соломон.
– Что-то случилось? – спросила она, увидев его обеспокоенность.
– Нет. То есть да. Я осмелился привести Осипа Митрофановича, обер-кондуктора. Имеет сообщить что-то крайне важное.
– И где же он?
– На улице.
– Матрена, пригласи господина обер-кондуктора…
– Ваше сиятельство, лучше бы вам самой выйти. Разговор больно деликатный, – Соломон еле уловимым движением указал на Нину, которая чаевничала у Тарусовых.
Неужели опять что-то натворила?
Осип Митрофанович, ужасно стесняясь, посетовал:
– Я и к прокурору ходил, и к полицмейстеру. Оба прогнали, сказали, что спьяну мне почудилось. Али день перепутал. Но я ведь не ярига
[123] какой. Этими вот глазами видел…
– Что? – потеряла терпение от столь долгой преамбулы княгиня.
– Не что, а кого! Князя Урушадзе. Двадцать четвертого июля он ехал в Петербург последней машиной, а утром двадцать пятого самой ранней вернулся.
Княгиня, не веря свалившейся с небес удаче, спросила:
– Уверены?
– Вот те крест! Навсегда запомнил тот день. Внучка потому что родилась. Не скрою, подмениться пытался, уж больно хотелось отпраздновать. Но не получилось. Однако радость меня переполняла, вот и хвастался пассажирам. Я ведь многих знаю. Урушадзе меня даже по плечу похлопал, а у самого слезы на глаза навернулись. Ихний-то ребенок помер, князь до сих пор из-за этого в себя прийти не может. Душевный потому что человек. Детки-то, они у всех помирают. У меня из десяти лишь трое выжили…
– Сможете завтра выступить на суде? – спросила княгиня.
– Завтра-то? Смогу. Как раз выходной.
– Спасибо. Огромное вам спасибо.
Жаль, телеграф закрыт, Диди не сообщить, не обрадовать. Ничего, узнает завтра.
С Четыркиными Сашенька столкнулась в купе первого класса.
