– В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июля во флигеле на Артиллерийской улице.
– Что? – вскочил с места Волобуев и, перепрыгивая через сидящих, бросился к выходу.
– Куда вы, потерпевший? – удивился судья.
– Сам его убью, сам! – не оборачиваясь, крикнул граф.
Крутилин проводил Волобуева взглядом, а потом поинтересовался у Третенберга:
– Извозчик, что привез к Красовской князя Урушадзе, еще в зале?
– Да, – подтвердил судья и указал на Погорелого.
– А это, – Крутилин кивнул на девку, что за руку держал Выговский, – цветочница, она Урушадзе в ту ночь букет продала.
– Но Урушадзе не мог быть и здесь, и там, – заявил Тарусов. – Одно из двух: либо он Красовскую убил, либо ограбил Волобуева.
– Желаете оправдательный вердикт? – усмехнулся Третенберг. – Невозможно-с… Ваш подзащитный скрылся. Вам известно, господин поверенный, что присутствие обвиняемого в разбое в судебном заседании является обязательным?
– Известно, господин барон. Однако я намерен защитить свое честное имя и привлечь вдову титулярного советника Ласточкину за лжесвидетельство. Позвольте передопрос?
Председатель суда барон Третенберг, посовещавшись с двумя другими судьями, разрешил повторный вызов свидетельницы.
Тарусов явно пришел в себя:
– Правда ли, что существование вашего заведения зависит от расположения полицмейстера? – спросил он Домну Петровну. – Что росчерком пера, придравшись к любой мелочи, он может его прикрыть?
– Сие без спору.
– И вы, Домна Петровна, насколько возможно, пытаетесь быть полезной Василию Ивановичу?
– Протестую, – раздался возглас прокурора.
– Отклоняю, – не поддержал судья. – Отвечайте, Ласточкина.
– Все мы под богом ходим, все зависим от властей.
– Хорошо знаете мою жену? – уточнил Дмитрий Данилович.
– Нет. Только один раз и видела.
– Сколь долго продолжалась ваша беседа?
– Минут десять, может, пятнадцать.
– И какое впечатление произвела на вас моя супруга? Она умна?
– Несомненно.
– Тогда объясните: зачем взрослая умная женщина, которая знает вас всего десять минут, осведомлена про ваш род занятий и зависимость от полиции, предложила вам лжесвидетельствовать?
– Сама удивляюсь.
– Господа присяжные! Моя жена ведет дневник, в котором описывает, причем очень подробно, произошедшее с ней. Память у княгини феноменальная, случившиеся разговоры пересказывает дословно. Господин Крутилин, начальник сыскной полиции, может это подтвердить.
Иван Дмитриевич привстал с места:
– Так и есть.
– В перерыве я попросил судебного пристава вместе с моим камердинером съездить ко мне домой и привезти сюда дневник Александры Ильиничны, в котором среди прочих она описала встречу с вами, Домна Петровна. Зачесть или сами правду расскажете?
– Протестую, – возмутился прокурор.
– Против правды?
Гаранин смутился.
– Ну? – сделал театральный жест Диди.
– Княгиня денег не предлагала, – потупив глаза, призналась Ласточкина. – Это я их стребовала…
– А не получив, побежали к полицмейстеру?
– Да!
– Она врет, – закричал на весь зал полицмейстер Плешко.
– Тихо, – зазвенел в колокольчик судья. – Господин прокурор! Вам надлежит расследовать этот случай.
Гаранин кивнул.
Победа?
Увы! Тарусов этот процесс если не проиграл, то и не выиграл: подзащитный вместо грабежа обвинен в убийстве, сам Дмитрий Данилович едва-едва увильнул от серьезных обвинений. Если не предъявит суду прямо сейчас преступника, слава его померкнет. Потому рискнул воспользоваться сведениями, сообщенными Ниной.
– А теперь я желаю передопросить господина Четыркина, – заявил князь.
Михаил Лаврентьевич возражать не стал.
Глеб Тимофеевич вышел на свидетельское место, в руках, как и в прошлый раз, сжимая портфель. Тарусов указал на сей аксессуар:
– Позвольте полюбопытствовать, Глеб Тимофеевич, что в нем? Верно, нечто ценное, раз не доверили супруге или падчерице.
– Ну что вы. Всякие бумаги. После заседания собирался по делам, вот и прихватил…
– Попрошу показать содержимое.
Прокурор Гаранин удивленно перевел взгляд с Четыркина на Тарусова, потом посмотрел на судью, который тоже пребывал в замешательстве:
– Дмитрий Данилович, свидетелей в суде не обыскивают.
– Тогда после суда я попрошу это сделать начальника сыскной полиции. Мне известно, что в портфеле имеются облигации, возможно, имеющие отношение к рассматриваемому делу.
– Это так, господин Четыркин? – спросил судья.
Глеб Тимофеевич пожал плечами:
– Конечно же, нет.
– Тогда, может быть, удовлетворите любопытство защитника и покажете содержимое портфеля, – предложил Третенберг.
– Раз просите…
Четыркин щелкнул замком, достал газету, пачку папирос в жестяной коробке, коробку серников, черепаховую расческу и какие-то бумаги.
– Вот, все что есть….
– Дозвольте мне заглянуть, – попросил Тарусов.
Дмитрий Данилович быстро нащупал дыру в подкладке и вытащил пачку облигаций, перевязанных бечевкой, а также несколько листков, на которых были переписаны их серии и номера.
– Позвольте посмотреть, – увидев знакомые листки, встала с места Мария Дмитриевна.
Графиня вышла к свидетельскому месту:
– Это почерк покойного батюшки, генерала Масальского. Облигации принадлежали ему, а после его смерти перешли к моему брату. Мой муж всего лишь опекун.
– Я не знаю, как они попали в портфель. Мне их подкинули, – стал уверять ее Четыркин.
– Всегда знала, что вы негодяй, – оборвала его Волобуева.
Тарусов кинул победный взгляд на Лизу. Та поощряюще улыбнулась.
По окончании заседания Дмитрий Данилович принимал поздравления – как и предполагал прокурор Михаил Лаврентьевич, процесс с участием поверенного Тарусова вызвал интерес и у публики, и у прессы. В коридоре стайка репортеров и завсегдательниц Окружного суда облепила Диди со всех сторон. С довольным видом он отвечал на вопросы и раздавал автографы.
Сашенька всегда радовалась успехам мужа, но сейчас пребывала в смешанных чувствах. Да, победа, но какой ценой – подзащитный вместо грабежа подозревается теперь в убийстве. Нет! Подозревается – неудачное слово. Сбежав из суда, Урушадзе в нем расписался.
