– Это называется украсть, – дал юридическую формулировку намерениям Нины Дмитрий Данилович.
– Нет, позаимствовать. Я все вернула бы, и с процентами, когда получила бы наследство.
– Расскажите про ваш план поподробней, – попросил Иван Дмитриевич.
– Николя должен был пробраться в кабинет отца и взломать ящик. Это возможно лишь ночью при условии, что граф в отъезде, потому что спит он в кабинете. Мне предстояло выяснить, когда Андрей Петрович останется на ночь в Петербурге. По словам Николя, такое, хоть и нечасто, случалось. Чтобы быть в курсе событий, я сблизилась с Асей. Прости меня, дорогая, за этот гадкий поступок.
– Я… я прощаю! Я понимаю тебя и рада, что у Николя будет такая смелая и решительная жена, – вымолвила княгиня Урушадзе.
Нина горько улыбнулась:
– Нам не суждено соединиться.
– Почему?
Вместо ответа на этот Асин вопрос Нина продолжила признания:
– Но весь июль, как назло, Андрей Петрович ночевал дома. Мы с Николя сходили с ума от ожидания. Рискуя быть узнанным, он пару раз приезжал в Ораниенбаум, чтобы со мной повидаться. О прибытии Николя я узнавала по зарубкам, которые он оставлял на лестнице, что ведет с Кронштадтской в Нагорную часть. Каждое утро я там спускалась и, если видела свежую отметину, бежала в Верхний парк, где Николя меня ждал на скамейке. Однажды и мне удалось вырваться в Петербург.
– Когда обманула Пржесмыцкую? – уточнила Сашенька.
– Да, так и было. Мы с Николя погуляли по набережным и даже поцеловались. И вот двадцать четвертого июля я совершенно случайно узнала, что у графа Волобуева в полночь назначено свидание в Петербурге. Сразу пошла на телеграф и дала Николя телеграмму.
– Откуда узнала про свидание? – перебил девушку Крутилин.
Нина сцепила губы, судя по ее мимике, отвечать на этот вопрос она не собиралась.
– Ну же, ну, – поторопил ее Иван Дмитриевич. – Снявши голову, по волосам не плачут. Если признаваться, то во всем.
Девушка смотрела в пол.
– А давай угадаю. Письмо Красовской прочла? Правильно?
И снова чуйка Крутилина не подвела. Его смелая догадка подтвердилась
– Как вы узнали? – ошарашенно спросила Нина.
– Анастасия Андреевна, дайте-ка мадемуазель ваш листок, – попросил Крутилин, Ася торопливо достала записанный ею со слов мужа текст письма Красовской. – Оно? То самое?
Нина пробежала листок глазами:
– Текст – да, но почерк другой.
Ася кинулась Нине на шею, закричав Крутилину:
– Убедились? Авик не врет. Никогда не врет.
Крутилин и сам был доволен.
– Хотелось бы узнать, мадемуазель, – обратился он к Нине, когда закончились объятия, – при каких обстоятельствах вам удалось узнать содержимое письма, которое вам не предназначалось.
Нина, потупив взор, стала рассказывать:
– В тот день, 24 июля, maman с Четыркиным куда-то ушли, я сидела дома одна, читала. Вдруг заходит Красовская и спрашивает Глеба Тимофеевича. Я предложила ей обождать, хотя знала, что мои вернутся не скоро, ведь они только что ушли. Потому что мне хотелось пообщаться с великой актрисой. Я видела Красовскую на сцене – это незабываемо, волшебно, гениально. Макрида растопила самовар, мы с Екатериной Захаровной сели пить чай. Я принялась рассказывать, что мы с отцом тоже ставили спектакли в имении.
– Любительские? – уточнила Сашенька.
– Губительские, так называла их маман. Мол, только пьесы портим. Но мы с отцом эти постановки обожали. Привлекали соседей, строили декорации, накладывали грим. Я даже наши фотографические портреты вытащила, показать себя в гриме. Но Красовская меня почти не слушала, думала о чем-то своем. Выпив чаю, попросила принести листок бумаги, перо и чернильницу. Я заодно прихватила протекучку. Абсолютно новую!
До середины XIX века в письменные наборы непременно входила песочница, потому что чернила на бумаге высыхают не сразу. Исписанный лист сворачивали или складывали лишь тогда, когда насыпанный на него речной песок впитывал излишки чернил.
Но однажды на одной английской бумажной фабрике допустили небрежность – целлюлозу забыли пропитать клеем, отчего бумага получилась слишком рыхлой и шершавой, писать на ней было нельзя, зато она превосходно впитывала чернила. Такую бумагу в России называли по-всякому: и промокательной, и промокаткой, и промокашкой, и даже протекучкой.
– Написав письмо, Екатерина Захаровна его тщательно промокнула и вложила в конверт. Заклеив, попрощалась и ушла. А я стала разглядывать протекучку и узнала, что она приглашает Андрея Петровича к себе в полночь.
– Постой-постой, разве в письме было указано имя? – насторожился Крутилин.
Если так – Урушадзе врет. А коли врет, он и убийца.
– Нет, но Красовская обмолвилась, что пишет Андрею Петровичу. Я даже предложила передать ему в руки, но она почему-то не захотела. После ее ухода я сразу побежала на телеграф и дала Николя телеграмму. Весь вечер потом волновалась, получил граф письмо или нет? Потому что он спокойно сидел за столом, выпивал и ехать никуда не собирался. И наконец ему принесли конверт…
– Телеграмму моего отца, – пояснила Сашенька, помнившая тот эпизод со слов Четыркина.
– …и граф сказал, что отправляется в Петербург. Но тут возникла другая проблема – князь Урушадзе. По нашему плану я должна была ночью пробраться в комнату Николя (он дал запасной ключ), открыть балкон и спустить веревочную лестницу. В детстве Николя любил играть в разбойников и пиратов, по этой лестнице он лазил на «абордаж» воображаемого корабля…
– Точно! Мы даже звали его разбойником, – вспомнила Ася.
– Так вот кого в ту ночь видел Леонидик, – догадалась Сашенька.
– Нам повезло, что никто из домашних не вспомнил это старое прозвище, а Леонидик не большой охотник что-то объяснять, – сказала Нина.
– Давайте-ка вернемся к событиям той ночи, – предложил Крутилин.
– Пробраться в комнату Николя я не могла, там ночевал князь Урушадзе, – продолжила свой рассказ Нина. – По этой причине спать я не ложилась, сидела у окна возле керосиновой лампы – вдруг Николя меня увидит и поймет, что план срывается. Но лестницу ему, сам того не зная, спустил Авик.
– Позвольте уточняющий вопрос, – перебил Нину Дмитрий Данилович. – Откуда у Николя револьвер двадцать второго калибра?
– Одолжил у Бориса, приятеля, с которым вместе живет.
– Зачем?
– Сказал, на всякий случай. Ночь, все такое… Утром у нас была назначена встреча в Верхнем парке, на нашей скамейке. Я пришла, а Николя сидит там и дрожит. По его словам, остаток ночи он провел в каких-то кустах, потому что боялся погони. Николя спросил, убил ли он Четыркина? А если не убил, не узнал ли тот его?
