Первоначально сей лесной погост служил последним приютом умершим в окрестных госпиталях, но потом дозволили хоронить и местных жителей. Четыркин, конечно же, им не был, но в прошлом году, прощаясь здесь с другом Мызниковым, изъявил волю и самому упокоиться тут. Небольшое пожертвование от Юлии Васильевны позволило ее исполнить.
Из часовни гроб вынесли на руках к свежевырытой могиле. Прощальную речь произнес сосед, с которым покойный пару раз играл в шахматы. Кроме Юлии Васильевны, рыдали нанятые в деревне плакальщицы, остальные стояли молча. После речи гроб опустили в могилу и закопали, присутствовавшие кинули по горстке земли и направились к экипажам.
Сашенька сочла своим долгом в эти тяжелые минуты оказать поддержку вдове и пошла с ней рядом. Юлия Васильевна утирала слезы и поминутно оглядывалась на рыхлый холмик с крестом.
– Скорблю вместе с вами, – начала разговор Сашенька, ради которого и потащилась сюда.
– Спасибо, ваше сиятельство. Вы были рядом в самые трудные минуты. Я так вам благодарна!
Александра Ильинична решила, что реверансы сделаны, и перешла к делу:
– Мызников здесь же похоронен?
– Да.
– Могилку покажете?
– Вон она. Всего год назад живой, здоровый Глеб, полный сил и планов, стоял здесь и плакал. Теперь… Говорят, Екатерину Захаровну тоже тут похоронят.
Дамы перекрестились.
– Вы хорошо помните свадьбу Аси? – спросила Сашенька.
– Конечно.
– Говорят, Мызников вылил бокал с шампанским в ведро Мишиной лошади, потому она и понесла. Так ли это было?
Юлия Васильевна пожала плечами:
– Я ничего не видела. Может, Ниночка заметила? Спросите у нее.
С Ниной Сашенька так крепко вчера поругалась, что дальнейшее общение вряд ли было возможным. Княгиня задумчиво посмотрела на девушку. Та шла, толкая перед собой коляску с калекой.
– А где Евгений с Татьяной? – спросил у Нины Михаил.
– Александра Ильинична запретила им приходить.
– Почему?
– Из-за меня.
– Что вы натворили?
– Неужели Ася не рассказала?
– Слово в слово. И должен признать: я вами восхищен.
– Шутите?
– Николя совершил величайшую глупость, отвергнув вас. О такой решительной и умной жене можно лишь мечтать.
– Звучит как признание.
– Оно и есть. Просто до сего дня я не смел. Из-за Николя. Знал, что встречаетесь.
– Я считала, вам нравится Татьяна.
– Нет, мы всего лишь друзья. У Тани не любовь ко мне, а жалость. Но она очень-очень хорошая. Обещала выпросить у деда денег на мою операцию.
– Операция поставит вас на ноги?
– Бессилен что-то сделать, – прочитав письмо Волобуевой, развел руками Вигилянский.
– Я пытался объяснить сие Марии Дмитриевне, – признался Тарусов, – но она не хочет слушать. Потребовала передать вам письмо.
– Не оправдывайтесь. Все понимаю. А кто будет защищать графа? Вы?
– Нет, я представляю его зятя, здесь конфликт интересов. Марии Дмитриевне придется искать другого адвоката.
– А мне придется ему платить, – вздохнул Вигилянский.
– Неужели дела графа настолько плохи?
– Они ужасны. Некий мошенник по фамилии Гюббе втянул Волобуева в аферу с железнодорожной концессией. Граф потратил все свои средства на разработку проекта и какие-то взятки, которые якобы раздал этот Гюббе. И теперь Андрей Петрович вчистую разорен. Даже если его оправдают насчет убийств, все равно попадет в тюрьму. В долговую. Назанимал и даже в опекунские залез.
– Можно вопрос, Анатолий Кириллович?
– Конечно.
– Вы говорите, виноват Гюббе…
– Так и есть. Сия концессия предназначалась вашему тестю. Гюббе про то отлично знал…
– Почему тогда облигации, переданные графом господину Гюббе, продали в банке не он, а вы?
Вигилянский нервно расстегнул верхнюю пуговицу на мундире, вытер пот со лба:
– Как вы узнали?
Тарусов пожал плечами, мол, какая разница?
– Вы адвокат, значит, тайны хранить умеете?
Дмитрий Данилович кивнул.
– Поклянитесь, что ничего из сказанного мной не используете в суде.
Тарусов покачал головой:
– Боюсь…
– К вашим убийствам эта история отношения не имеет. Просто не хочу, чтобы считали меня вором. Я лишь стремился спасти хоть что-нибудь для Маши и Леонидика. Вы с ним знакомы? Его считают душевнобольным, но это верно лишь отчасти. Он много читает, великолепно знает музыку, однако плохо понимает общественные отношения, не имеет представления о деньгах и имуществе, лишен человеческих чувств…Таким уж уродился. Родители не захотели отдавать первенца в лечебницу и изо всех сил старались вписать его в современную жизнь. Но их усилия было тщетны, Леонидик не менялся: не играл с детьми, почти не говорил, целыми днями читал книги или листал ноты.
Потому, когда в отрочестве у него вдруг проснулись мужские желания, генерал Масальский и его жена очень обрадовались и стали всячески поощрять его упражнения с дворовыми девками. Но как-то раз, когда старики уехали в гости, Леонидик залез в постель к пятнадцатилетней Маше. Та была настолько наивна и невинна, что ничего про отношения между полами не знала. Таково тогда было воспитание! Маша считала, что детей приносит аист. Предложенная Леонидиком забава очень ей понравилась. Родители ни о чем не догадывались, пока девица не пожаловалась, что перестали приходить месячные истечения. Машу увезли к какой-то дальней родственнице, чтобы не прознала дворня, и срочно стали подыскивать жениха. Генерал поручил это мне.
– Не понял… Генерал велел вам жениться на Марии Дмитриевне?
– Нет, я его крестный сын, это невозможно. Он попросил меня найти подходящего кандидата в Драгунском полку, в котором я тогда служил аудитором. Задача представлялась мне архисложной. Я не знал, к кому с таким недостойным предложением обратиться, чтобы не получить по лицу. Как вдруг выяснилось, что майор Волобуев, занимавшийся в полку ремонтом
[147], подделал вексель, пририсовав к нему нолик. История эта длинная, рассказывать ее смысла нет. Граф долго отрицал свою вину, однако его приятели, Четыркин и Мызников, дали против него показания. Волобуеву грозила тюрьма иль даже каторга… Но полковник Навроцкий готов был дело замять и уволить графа без прошения об отставке, если тот уплатит недостающую по векселю сумму, восемнадцать тысяч. Это избавило бы полк от скандала, а карьеру полковника Навроцкого от пятен.
