В адресных столах Киева и Чернигова я выяснил, что купец второй гильдии Кнестяпин ни по какому из адресов в означенных городах не прописывался. На запрос по месту жительства в Тамбовскую губернию был получен ответ: купец Кнестяпин с год назад утерял паспорт, в сентябре сорок пятого года никуда не выезжал из-за тяжелой болезни.
Во все уголки империи был разослан словесный портрет убийцы: возраст – сорок лет, тип лица европейский, рост средний, волосы длинные темные, борода окладистая, рыжая, лоб широкий, густые сросшиеся брови, глаза овальные, серые. Но, сами понимаете, под такое описание подходит каждый третий, поиски не дали результата.
Через полгода после этих событий ко мне на прием в Петербурге явился некто Сергей Евстафиевич Пузанков, брянский помещик. Выглядел настолько паршиво, что с ходу предложил ему лечь в больницу, без всяких обследований определив пневмонию. Сергей Евстафиевич наотрез отказался, заявив, что лечиться у меня не собирается, а явился добиться правды и покаяния. Оказалось, старшая его дочь была замужем за Затюшковым. Помните, я упоминал, что по дороге в Прилуки коннозаводчик завез супругу в поместье родителей? Там несчастная Нина Зятюшкова и узнала о гибели мужа. От горя у нее случился выкидыш, осложнившийся кровотечением. Местный коновал оказался бессилен, она умерла. Следом за любимой дочкой последовала ее мать – не выдержало сердце. Сергей Евстафиевич несколько раз ездил в Прилуки, беседовал с городничим Цехмистренко и полковником Навроцким, встречался с офицерами полка. Вероятно, кто-то из них знал об угрозах, высказанных мне, и сделал предположение, что я, испугавшись, снял обвинения с Волобуева, подсунув полиции для безуспешного розыска вымышленного купца. И Пузанков в это поверил! Он кричал, умолял, грозил, плакал. Видя его невротическое состояние и учитывая пневмонию, которую он подцепил по дороге, я умолял его сперва подлечиться, а потом встретиться вновь и переговорить обстоятельно. Но мои усилия были тщетными. Не добившись от меня признаний в подлоге, он ушел, бросив мне даггеротип, сделанный на свадьбе Зятюшкова:
– Пусть вас мучают кошмары, Тоннер! Смерть моих близких на вашей совести.
Через пару дней я узнал, что Пузанков скончался в гостинице. А оставленный им портрет так и остался у меня. Я хочу вам его показать, господа судьи!
Зал замер. Илья Андреевич сделал несколько шагов и положил картонку с приклеенным изображением на стол. Немилов, нацепив монокль, начал внимательно рассматривать пожелтевшее изображение четвертьвековой давности. Жених во фраке, невеста в фате, по бокам довольные родители, а на переднем плане девочка лет двенадцати-тринадцати.
– Узнаете? – спросил Тоннер у судьи.
Тот поднял глаза и посмотрел на Юлию Четыркину. Та встала:
– Да, это я убила Красовскую. И Четыркина тоже я!
Публика с ужасом смотрела на богато одетую даму, с которой многие раскланивались в перерывах.
– Предлагаю заново допросить… – Тарусов запнулся.
Хотел назвать свидетельницей, но язык не повернулся.
– …госпожу Четыркину. Ее показания важны для оправдания подзащитных.
– Поддерживаю, – встал Александрович.
– Не возражаю, – произнес изумленный прокурор Матюшин.
Из стенографического отчета, опубликованного на следующий день в газете «Время»:
Четыркина: Я осталась круглой сиротой в пятнадцать лет. Слава богу, мой опекун, ставший затем моим мужем, оказался самым замечательным человеком на свете. Но даже счастливые годы, прожитые с незабвенным Иваном Осиповичем, не погасили месть, что пылает в моей груди. Супруг пытался убедить меня, что виновных накажет господь. Я соглашалась, но лишь на словах. Каждый вечер, засыпая, представляла расправу над врагами: Волобуевым, Четыркиным, Мызниковым, Навроцким и Тоннером.
Но только после смерти Ивана Осиповича смогла приступить к мщению. Год, что носила траур, ушел на поиски. Когда выяснила, что один из моих врагов, Четыркин, не женат, решила стать его супругой, чтобы подобраться к остальным, не вызывая у них подозрений.
Глеба Тимофеевича я нашла в полпивной на окраине Нижнего Новгорода, объяснилась в любви и предложила жениться на мне. Однако после свадьбы выяснила, что троица бывших ремонтеров давно рассорилась: Волобуев, полностью заплатив за подделанный вексель, начал требовать с подельников компенсации, а те платить отказались из-за отсутствия средств.
Пришлось зайти с другого бока. Мы переехали в Петербург, где правдами-неправдами я стала добиваться приглашений на балы в надежде на случайную встречу с Волобуевым. И она произошла!
Время загладило старые обиды, и граф так обрадовался встрече с армейским приятелем, что пригласил нас на предстоящую свадьбу дочери. Уже потом я поняла истинную причину приглашения: под эту сурдинку он позвал и Красовскую.
Так или иначе три главных моих врага собрались вместе.
Начать решила с Мызникова – из-за жены он постоянно на гастролях, когда еще судьба занесет его в Петербург? По выходе молодых из церкви подвернулся удобный случай – гостей стали угощать шампанским, Мызников свой бокал выпил залпом, я подала ему другой, в который успела всыпать стрихнин. Но Мызникову вдруг захотелось драгунского куража, он вылил шампанское в ведро, из которого поили лошадь.
Так моей первой жертвой стал несчастный Михаил Волобуев
[158]. Я очень расстроилась, потому что не желала ему зла. Да и яда не осталось, от волнения и неопытности израсходовала весь. Как быть? Упустить Мызникова я права не имела. «Выручила» графиня Мария Дмитриевна. После падения сына с ней случился сердечный припадок. Дворня бросилась на поиски дигиталина, который хранится у Волобуевых без всякого присмотра, пузырьки раскиданы по всей даче. Один из них я и нашла. Когда перед отъездом Мызников попросил слуг наполнить его фляжку коньяком, мне хватило секунды, чтобы всыпать туда яд.
На следующее утро, узнав о его гибели, я испытала смешанные чувства: враг мертв, и меня никто не заподозрил – это обрадовало; но я не видела предсмертных мук, не лицезрела ужас в глазах, Мызников умер слишком легко – это огорчило.
Подобное ощущение испытала и от убийства генерал-майора Навроцкого. Мы навестили его с Глебом, и я всыпала старику дигиталин в чай. И снова не присутствовала при агонии – смерть настигла Навроцкого ночью, после нашего ухода.
Потому в дальнейшем решила использовать револьвер. Даже мне, хрупкой женщине, он предоставляет возможность насладиться, высказать обвинение, увидеть животный страх у жертвы.
Чтобы не вызвать против себя подозрений, убийство Волобуева и Четыркина я задумала обставить любовной драмой. Мол, муж приходит домой, застает жену с любовником, завязывается потасовка, любовник выхватывает револьвер, убивает соперника, а потом, ужаснувшись, себя! Вуаля! Но для исполнения подобного плана надо соблазнить Волобуева! Увы, этой зимой он не бывал в Петербурге. Пришлось ждать курортного сезона. Не скрою, это далось нелегко. Руки так и чесались прикончить Четыркина. Мало того что пил, воровал деньги, заразил меня любострастной болезнью – только представьте! – эта сволочь приставала к Ниночке! Я так и не рискнула оставить ее с ним в Петербурге, чтобы укатить в Париж, где хотела навестить доктора Тоннера. Жаль, не знала, что он вернулся в Россию.
