– Кобылину вызывай.
– Увы, мадам! – маэстро был напуган и тяжело дышал – Баумгартен его чуть не задушил. – На сегодня моя эманация израсходована. Я не могу больше проникнуть в потустороннее.
– Нет, вызывай! Я для чего тебя звала?
– Маман! Ваш Адам умер! – пришла на выручку Полина. – Вам же ясно сказали!
– Нет, не умер! – Лаевская затопала ногами. – Он тоже здесь!
На шум в чепце и халате выползла Ирина Лукинична:
– Батюшки светы! Пожар!
– Уже потушили, тетушка, – успокоил ее Владимир.
– Это не мой! Это ее Адам умер! Максимов! – показала пальцем на сестру Лаевская. Прическа ее растрепалась, а глаза загорелись безумием. – Нас перепутали! Еще в детстве! Нянька! До двух лет я была Ириной, а она Софьей! А потом наоборот стало.
– Никанорыч! Чего рот разинул? Тащи ее в комнату! – скомандовала Ирина Лукинична.
Никанорыч с Тихоном подхватили сопротивлявшуюся Лаевскую.
– Илья Андреевич, раз уж вы доктор – помогайте! – попросила Ирина Лукинична.
– Да! Конечно! – вышел из оцепенения Илья Андреевич. Были у него подозрения, что Верхотуров и Репетин не по своей воле из жизни ушли. Но откуда сие известно греку-фокуснику? – У меня при себе настойка опиума. Ее пока и назначим. Спать будет до утра.
Как только оравшую Софью Лукиничну увели в спальню, в полутемную гостиную стремглав влетел Пантелейка – ему Филипп Остапович доверил парадный вход:
– Там попы пришли! Господина барона требуют!
За Баумгартеном увязались Тучин с Лаевским.
– Отец Нафанаил? Как вы меня нашли?
– Ждали возле вашего дома, а потом дворецкий ваш вспомнил, что вы у господина Лаевского собирались ужинать.
– Чем обязан? – Баумгартен неприветливо оглядел отца Нафанаила и монахов, с которыми сговорился о литии и всенощном бдении у тела Ухтомцева.
– Пожертвование хотим вернуть!
– С какой стати?
– По самоубийце не служим! И отпевать не будем!
– Батюшка! – встрял Тучин. – Графа Ухтомцева застрелили!
Отец Нафанаил перекрестился.
– Может, увеличить сумму? – предложил барон.
– А еще говорят, ваш приятель – содомит. Правда?
– Ну, точно не знаю, – замялся Баумгартен.
– Не лги, сын мой.
– Все может быть! В душу к человеку не заглянешь.
– Забирайте деньги!
– Ладно! Завтра других попов найду!
– Сын мой! На бери такой грех на душу! – посоветовал ему отец Нафанаил.
– Я с Господом без вас разберусь, – отрезал барон, – и Ухтомцева не вам судить!
Священник и монахи перекрестились и, не попрощавшись, ушли.
– Швейцар заснул, что ли? Где мое пальто? – раздраженно спросил Баумгартен.
– Сей момент, сей момент! – Филипп Остапович торопливо спускался по парадной лестнице. – Пальто ваше на печке подсушил, от крови здорово промокло. А вот вычистить не получилось.
– И не надо! Я в нем только до дома доеду и выкину к черту!
Швейцар при упоминании лукавого осенил себя крестным знамением троекратно, а затем подал барону цилиндр и трость.
– Жаль, что всенощное бдение не отслужат, – расстроился Лаевский.
– Не беспокойся! – ответил Баумгартен. – Я сам почитаю Псалтырь. Обойдемся без святош!
– Ты что? Собираешься провести ночь в квартире Ухтомцева? – спросил Владимир.
– Да!
– Ты же ранен?
– Чепуха!
– Я с тобой!
– Нет! – вскричал Баумгартен. – Не надо! Я хочу побыть один!
– Антон! Что с тобой?
– Ничего! Просто устал! И рука болит!
– Во сколько встретимся завтра?
– Ни во сколько!
– А дама? Мы же договорились ее поймать!
– Туда тоже пойду один.
– Почему?
– Потому! Прощайте! – И барон выскочил на улицу.
Лаевский озадаченно посмотрел ему вслед. Потом закусил губу, круто развернулся и пошел к мраморной лестнице, которая вела на второй этаж. Тучин последовал за ним:
– Какая муха укусила барона?
– А ты не понял?
– Нет!
– Дух Репетина заявил, что убийца в гостиной! Убийца знает про даму треф. То есть он из наших!
– Ну и?
– Антон подозревает нас. Тебя или меня! А может быть, и обоих разом!
Глава девятая
Ну и неряха Аксинья! Где глазами не видать, там тряпкой и не протирала – вековая пыль лежала вперемешку с паутиной! Коврики, судя по виду, никогда не чистила – Данила несколько часов их выбивал, пока Катерина с посудой возилась. Ту, что на стол, Аксинья мыла, но только по верхам, донышки салом заплыли. А ту, что в буфете, в четырех водах пришлось отмачивать, Данила умаялся воду таскать. Про кастрюли и сковородки лучше вовсе промолчать. И не стыдно было ей за такую работу деньги брать?
К вечеру Катерина с Данилой от усталости на ногах еле держалась. Присели в прихожей на сундучок, головами друг к дружке, а Моська в ногах пристроился. Поначалу Катерине пес не понравился. Вдруг бешеный или блохастый? Как только Тоннера с Угаровым накормила (свежих щей Катерина еще в деревне наморозила, а на второе подала картошечки с солеными рыжиками, тоже своими), тотчас собачку искупала. Моська от удовольствия фыркал, сам поднимал лапки, а когда вычесывала – вытягивал шею. Воду с шерстки пошел отряхивать во двор, а вернувшись, тщательно вытер лапы о половую тряпку. Тут Катерина его и полюбила, сразу домашним пирожком угостила. Моська скушал аккуратно, все крошечки подлизал, а после улегся в отведенное ему на кухне место и заснул. Видать, устал бедолага и страху натерпелся. Дрых целый день и во сне тревожно поскуливал. Но и во сне сторожил: только Данила с ведрами дверь приоткроет, а Моська уже голову поднял. Убедится, что свой, и дальше спит. А доктора вечером встретил радостным лаем. И опять молодец! А то Катерина с Данилой, закемарив на сундучке, пропустили бы приход барина.
Илья Андреевич от удивления присвистнул. Казенная квартирка всегда раздражала его грязью и запустением, а тут вдруг засверкала!
– Только занавески не успела постирать! – повинилась Катерина.
– Молодцы! – похвалил слуг довольный Илья Андреевич.
– Это все Катерина! – похвалил жену счастливый Данила. Молодую жену любил больше всего на свете – и умница, и краше никого нет, и работница хоть куда!
– Илья Андреевич! Ужинать будете? – спросила Катерина. Глаза у нее слипались, она изо всех сил сдерживалась, чтоб не зевнуть.
