– Напрочь! Никаких следов борьбы! А как, простите, без борьбы молодого, здорового мужчину, абсолютно трезвого, судя по запаху изо рта, можно подвесить? А? Нет, он это добровольно сделал, сам. Протянул через крюк от люстры веревку, завязал петелечку, встал на креслице, оттолкнул ножкой – вон оно, креслице, у окна валяется, – и покинул наш мир!
– Надо иметь вескую причину, чтобы решиться на такое, – заметил Тоннер.
– Говорят, барон недавно друга сердечного потерял, сильно переживал, убивался. Предполагаю, что не вынес горя и…
– Но почему здесь? Зачем он вообще сюда приехал? Ночью…
– Сие известно! Антон Дитрихович вчера нанял монахов, чтобы те помолились здесь за упокой души Ухтомцева. Но те, узнав, что граф содомит, наотрез отказались. И барон решил сам, как говорится, всенощно бдеть!
– Престранное бдение получилось… А что, из слуг никто ничего не слышал?
– Ухтомцев был разорен, слуг не имел. К графу кухарка через день приходила и раз в неделю – поломойка, ночами их не бывает.
– А я считал графа богатым…
– Нет, граф давно был на мели. Всеми доходами распоряжалась супруга Ухтомцева, с графом она развелась и поместье отсудила! Ухтомцев содомитом был, неужто не знаете?
– Что-то слышал…
– И ваш приятель Баумгартен тоже…
– Не приятель. Пациент.
– Да, да. Извините. Пациент! Вас, поди, медицинские подробности интересуют, за тем и явились. Борис Львович! Готово заключение?
– Да! Только что закончил! – Шнейдер отошел от бюро с исписанным листом бумаги. Голос его дрожал.
– Читайте!
– Смерть наступила от пережатия дыхательного горла петлей. На шее имеется вдавленное полукружие синюшного цвета, на котором явственно видны следы употребленной для suffocatio
[17] веревки. Гортанные хрящи и подъязычная косточка повреждены, шейные позвонки вывихнуты. После смерти произошло непроизвольное опорожнение мочевого пузыря. Исходя из температуры тела и степени окоченения, можно заключить, что смерть наступила в пять-шесть часов утра.
– Простите, Борис Львович! – Тоннер, слушая, присел около Баумгартена и внимательно осмотрел шею, даже веревку развязал. – В нижнем отделе я наблюдаю темно-красную борозду. Вы о ней не упомянули. Откуда она?
– Я не успел дочитать. Борозда эта от внутреннего кровоизлияния в месте перелома позвонков.
Тоннер приподнял голову барона и осмотрел борозду со всех сторон:
– От внутреннего кровоизлияния? Узкая, глубокая опоясывающая борозда с ровными краями? Это, батенька, след от проволоки или гитарной струны…
– Не спорьте, юноши, не спорьте, – прервал докторов Яхонтов. – Вот уж воистину – где два врача, там три диагноза. Непонятно, отчего и помирать нам, грешным…
– Мы не спорим! Спорить тут не о чем! – резко оборвал его Тоннер. – Это не самоубийство! Заверяю как врач. Барона сначала задушили, а потом уже для инсценировки подвесили. Поэтому и две борозды! Борис Львович! Графа тоже вы осматривали?
– Да, – пролепетал Шнейдер.
– Не удивлюсь, если и он…
– А вы простыню-то откиньте, сами гляньте! – пришел на выручку Шнейдеру Петр Кузьмич. – Приложил граф дуло к виску, и полчерепушки как не бывало. Пистолет он сжимал в правой руке, палец держал на курке. Необычный такой пистолет, буквы «К» и «Я» на рукоятке вырезана.
– В правой, говорите? Граф левшой был…
Тоннер резко скинул простыню:
– Фу, – полез за платком Яхонтов. – Как смердит-то! Прикройте быстрей…
Илья Андреевич не отреагировал на пожелание. Осматривал внимательно, даже прощупал карман халата и вытащил оттуда игральную карту:
– Дама треф! Помните, Петр Кузьмич, в кителе поручика Репетина…
– Господи! Репетин-то тут при чем? Пьяным с лошади упал!
– Не уверен! Странно он упал! Ни на спине, ни на боках никаких синяков!
– Прикройте труп, Тоннер, дышать нечем.
– И у Верхотурова…
– Кого? Кого?
– Статский советник, выпал из окна. Тоже карта в кармане…
– Не я следствие вел, – затруднился Яхонтов.
– А у Баумгартена в карманах смотрели?
– Мне что, делать больше нечего? Сами, коли хотите, обоссанные панталоны щупайте!
Тоннер снова присел около барона:
– Вот и она! В нагрудном кармане фрака!
– Да и бог с ней! Может, у содомитов это знак такой, чтоб друг дружку опознавать.
– А если это визитная карточка убийцы?
– Убийцы? Как он сюда попал? В двадцати шагах от дома полицейская будка. Ни прошлой ночью, ни сегодняшней в дом никто не заходил! Дворник – мужчина положительный, непьющий, подъезд всегда запирает. Я вчера его четыре часа допрашивал. Уж я-то умею…
Яхонтов не преувеличивал. Петербургские матери пугали им непослушных детей. Как никто умел Петр Кузьмич добыть подлинную правду, в особых случаях орудуя длинником
[18], хотя и предпочитал кнут. «Кнут душу не вынет, а правду скажет, – любил приговаривать Яхонтов. – Зачем человека калечить? Он государю еще на каторге послужит!»
– Парадная дверь в квартире всегда изнутри на крюк закрыта…
– А черная?
– Не перебивайте! А черная на ключ, следов взлома нет. Окна заклеены, форточки закрыты. Какой убийца, Илья Андреевич?
– Ступни барона на каком расстоянии от пола находились? – спросил Тоннер Шнейдера.
Яхонтов повернулся, чтобы посмотреть на люстру. Неспроста Тоннер такой вопрос задает, наверняка каверзу какую-то придумал. Борис Львович, сверившись с актом осмотра, ответил:
– Два аршина и три вершка
[19].
– Как барон умудрился на такую высоту с кресла забраться? – спросил Тоннер.
– Наверное, лестницу подставлял. – Шнейдер указал на стремянку, которой Ухтомцев пользовался, чтобы доставать книги с верхних полок – одну стену спальни занимала библиотека графа.
– А кто ее от люстры отодвинул?
Яхонтов разозлился. В его голосе появились нервные нотки:
– Тоннер! Опять вы за свое?
– Я хотел уточнить…
– Сперва бы я хотел уточнить! Отвечайте! Баумгартен от удушения умер? Да или нет?
– От удушения!
– Ухтомцев от выстрела в висок?
– Да!
– Вот и замечательно! От вас, экспертов, никаких больше выводов не требуется, остальное – моего ума дело. Понятно?
