Царствие Александра Благословенного мирным не назовешь – врагов у России много (почитай, все соседи), вот и воевали без продыху. И везде Филипп Остапыч! Аустерлиц, Смоленск, Бородино, Ватерлоо… Всех полководцев повидал, во всех сражениях дрался! Частенько захаживал Андрей Артемьевич в швейцарскую – трубочку выкурить да рассказы солдатские послушать. Собственная-то служба Лаевского чересчур мирно протекла! Переживал из-за этого Андрей Артемьевич: вроде генерал, а пороха не нюхал, все кровь лили, а он сено покупал.
– Со швейцаром?! Мой муж точит лясы со швейцаром?! – Софья Лукинична встала как вкопанная.
– Да! – подтвердил Кислицын.
– Ужас! И после этого меня считают сумасшедшей! – возмутилась Лаевская и устремилась к цели.
В швейцарской витал аромат хорошего табака. Андрей Артемьевич наслаждался своей пеньковой носогрейкой, Филипп Остапович посасывал глиняный чубук:
– А вот Лютцен
[23] сначала объявили победой. Витгенштейну
[24] цацку дали…
– Андрея Первозванного, – подтвердил Андрей Артемьевич. – А Милорадовичу
[25] графство пожаловали.
– Михал Андреичу за дело. Он отступление прикрывал. А Витгенштейна этого я бы самолично повесил! Тоже мне главнокомандующий! В палатке всю битву просидел, дрожал как цуцик, к нему за распоряжениями, а он молчит. Ждал, что императоры скажут.
– А ты откуда знаешь? – удивился Андрей Артемьевич.
– Слыхал… В сражении видно, кто чего стоит. Эх, жаль – чуть-чуть Кутузов до Лютцена не дожил!
[26]
Андрей Артемьевич покачал головой: «Зря мы солдат считаем серой скотинкой, в происходящем они разбираются не хуже нас».
Приятная беседа была бесцеремонно прервана Софьей Лукиничной:
– Ах, вот вы где! А я обыскалась. Хорошо, Матвей Никифорович подсказал!
Кислицын виновато кивнул Лаевскому. Швейцар, не торопясь, отложил чубук, подошел к тяжелым, мореного дуба дверям, распахнул их, уточнив у Кислицына:
– На службу, Матвей Никифорович?
Тот махнул рукой:
– Куда же еще…
– Посмотрите-ка внимательно, Андрей Артемьевич! Чего на мне не хватает? – Софья Лукинична крутилась перед мужем и так и сяк, но тот только хлопал подслеповатыми глазами. Всего вроде в избытке!
– Да все на месте, Софушка!
– Может, люди подскажут?
Лаевская посмотрела на вернувшегося швейцара, затем на казачка Пантелейку.
Тому поначалу тяжело жилось в господском доме. Все казачком помыкали, каждый норовил угостить затрещиной. Но все переменилось в тот счастливый день, когда прежний швейцар ни с того ни с сего взял расчет. Филипп Остапыч сразу казачка полюбил и взял под опеку. Пантелейка даже жить к нему в швейцарскую перебрался. Причина этой внезапной любви была всем понятна – у солдата когда-то свой сыночек имелся, да от болезни преставился.
– Ну, почему все молчат? Неужели не видно, чего не хватает! – продолжала вертеться Лаевская.
– Шубы? – предположил Пантелейка.
– Болван! – скривилась Софья Лукинична. – Впрочем, неси шубу! – Если удастся денег выпросить, сразу к Брейтфусу решила ехать.
– Сей момент, барыня! – вскочил Филипп Остапович. Шуба у Лаевской тяжелая, не донесет малец.
– Ладно! – сжалилась Софья Лукинична. – Посмотри, Андрей Артемьевич, что у меня в ушах!
– Кажется, сережки! – ответствовал муж.
– Это не сережки, это черт знает что! Над вами, Андрей Артемьевич, смеются! Миллионщик, а жена в опалах ходит. Новые серьги купить надобно!
– Сколько? – покорно поинтересовался несчастный супруг.
Лаевская придвинулась к мужу, шепнула на ушко.
– Нет, нет! – замахал рукой Лаевский. – И не мечтай! Таких денег нет!
– Ну, так продай что-нибудь! Деревушку или село!
Пантелейка испугался: вдруг и его продадут?
– Софья! Давай обсудим это завтра! – строго сказал Андрей Артемьевич.
– Завтра сережками не отделаешься, я к ним диадему потребую.
С улицы позвонил колокольчик. Софья Лукинична выглянула и радостно сообщила мужу:
– Если доживешь! Не по твою ли душу гробовщик?
У Андрея Артемьевича задрожали коленки. Старик очень боялся смерти! Что будет с семьей, если он раньше Софушки помрет?
– Ваша шуба, барыня! – Филипп Остапович встряхнул перед хозяйкой тяжелыми песцами. Лаевская вспомнила про майоршу, к которой направила глупую купчиху. Раз за кольцом не судьба ехать, почему бы к гадалке не сходить?
– Прикажете карету заложить?
– Прогуляюсь! – решила Лаевская. Недалеко идти. Дом майорши напротив через Фонтанку!
Швейцар открыл дверь. Маленький человечек в черной шинели посторонился, почтительно поклонившись:
– Как здоровье, Софья Лукинична?
– Твоих внуков переживу! – бросила она ему на ходу.
Человечек бочком протиснулся вовнутрь.
– Господин Лаевский дома-с?
– Чем обязан, Петр Петрович? – спросил с ужасом Андрей Артемьевич.
– Я к сыну вашему! Барон Баумгартен вчера гроб изволили заказать. А сегодня они изволили этот мир покинуть.
– Антон Дитрихович скончался? – ужаснулся Кислицын.
– Да-с! Изволили руки на себя наложить! – Гробовщик обратился к швейцару: – А родителей своих не известил заранее. Баронесса в Париже зимует, а барон в Курляндии. Вот я и зашел к Владимиру Андреевичу узнать, какой гробик заказывать. Они ведь друзья-с!
Филипп Остапович сделал знак Пантелейке – тот стремглав побежал на второй этаж.
– Володя, я же просил не мешать! – требовательный стук вынудил Тучина открыть; в коридор он выскочил в одетых задом наперед панталонах. – Я рисую!
Лаевский, чтобы не взорваться, зажмурился и сосчитал до десяти. На его глазах, в его собственном доме бесстыжий любовник-кузен продолжал гнусную интрижку с Дашкиной!
Владимир никак не мог решиться порвать с Тучиным. Когда-то мимоходом, от нечего делать совращенный кузен нежданно-негаданно превратился в неотразимого, знающего себе цену, циничного и оттого еще более привлекательного красавца, снисходительно дозволявшего Лаевскому себя любить. Сам Тучин (Владимир в этом быстро убедился) никого не любил и даже не испытывал привязанностей, юному художнику просто нравилось кружить головы, совращать, сводить с ума. Он черпал вдохновение в кипевших из-за него страстях. Лаевский мучился от ревности, но не мог решиться на разрыв.
