– Убива-ааают! Убива-ааают! – юродивая, споткнувшись, полетела на пол следом за дворецким.
Фарс на этом не кончился. На крики Марфуши сбежались слуги: два истопника и конюх с посудомойкой. Все они по очереди вбегали в комнату, спотыкались о ноги Никанора и падали. На полу образовалась настоящая куча-мала. Она могла быть и больше, но мужественный Тихон, новый слуга Тучина, расставив руки от косяка до косяка, перегородил проход в комнату и сдержал напиравшую сзади челядь.
Тоннер подскочил к упавшим:
– Давай руку! Вставайте, вставайте!
– Кого убили? – спросила наконец испуганная Ирина Лукинична.
– Меня! Меня убили! – жалобно запищала Марфуша. Тоннер бегло осмотрел юродивую. Вроде не ранена.
– Успокойся, Марфушенька! Ты жива, слава богу, рыбонька моя! – пролепетала Ирина Лукинична.
– Чудом, дура-матушка! – простонала блаженная. – Белорукий калика с белорыбицы чешую сорвал!
Тоннер захлопал глазами. Ирина Лукинична пояснила:
– На Марфушеньку нищий напал. Только не взаправдашний нищий, ряженый: руки у него чистые. Пытался одежду с нее сорвать.
Тоннер снова посмотрел на Марфушу. Вся одежда цела, даже пуговицы на клоке застегнуты.
– На заднем дворе он на нее напал, – пояснил Тихон. – Марфушенька подъехала и к черному ходу направилась. А тот выскочил, стал вуаль с нее срывать… Я за ним, да куда там! Его уже след простыл.
– А ты на черном ходе что делал? – с подозрением спросила Тихона Ирина Лукинична.
– Горшки выливал, – ответил слуга. Все нечистоты посредством трубы на черной лестнице сливались в подвал; оттуда несколько раз в год нечистоты откачивали золотари. По ночам дурно пахнущие подводы со всего города съезжались в Лахту и сливали содержимое на особые баржи, выходившие в Финский залив, чтобы опорожнить в него свое чрево.
– А Фрол что делал? – Ирина Лукинична вспомнила про дворника, сторожившего черный ход.
– Фрол умер, – напомнил дворецкий.
– Ах да! – вспомнила Ирина Лукинична и обратилась к столпившимся слугам: – А ну, бездельники, пошли вон! Черный ход закрыть! Немедленно!
– Слушаюсь! Сию секунду! – пятясь к двери, кивал дворецкий.
– Сам там садись! Парадный вход охраняем, а через черный кто угодно войти может!
Познакомилась Ирина Лукинична с Марфушей случайно, у собора Владимирской Божией Матери: кинула нищенке монетку, а та вместо благословления скривилась:
– Не откупишься копеечкой, невестушка!
Ирина Лукинична отпрянула. Откуда побирушка узнала, что она когда-то собиралась в монастырь?
– Что? Правда глаза колет, дура-матушка?
– Кто ты? – испуганно спросила Ирина Лукинична.
– Марфушенька, погорелого села кликушенька! С небес спустилась, у тебя приютилась! Чего вылупилась? Поехали, дура-матушка! Принимай белорыбицу!
Ирина Лукинична поселила Марфушу подле себя. Всем рассказывала о необыкновенной пророчице, деяния которой вскоре затмят славу памятной всем петербуржцам Ксении. Знакомые приезжали полюбопытствовать и оставались довольны.
Так, помещица Емлякова не могла решить, за кого отдать дочь: то ли за штаб-ротмистра-кавалергарда Уткина, то ли за поручика-кирасира Раскидаева. Уткин привлекал высоким ростом, плюгавый Раскидаев имел крепкое поместье в тыщу душ и домик в Коломне. Окончательный выбор доверили Марфуше, которая, подумав, кинула просительнице зеленый лоскуток и пробормотала: «Гони прочь, опозорит дочь!» А кого гнать, Емлякова с Ириной Лукиничной взять в толк не могли. У Уткина парадный вицмундир белый, у Раскидаева – красный, а повседневные-то у обоих зеленые! Страшная правда открылась через неделю. Дочь, оказывается, согрешила с учителем музыки, щеголявшим в зеленом шелковом фраке.
Слава юродивой ширилась; к особняку Лаевских с самого утра выстраивались очереди страждущих. Домашние начали роптать. В прихожей влиятельные люди, посещавшие Андрея Артемьевича, сталкивались с погорельцами. Это было верхом неприличия! Ирина Лукинична нашла выход: поселила блаженную на первом этаже в дворницкой у черного хода.
– Рыбочка, а ты просвирок не забыла купить? – вспомнила про верное лекарство Ирина Лукинична.
– Смерчем закружило, вьюгой завертело…
– Никак на землю упали?
– Калика ряженый…
– Во дворе?
Марфуша кивнула:
– Схожу, покружу…
Юродивая вскочила со стула и рванулась к двери.
Ирина Лукинична оглядела комнату – только что было не протолкнуться от слуг, а теперь все разбежались. А вдруг злодей во дворе притаился, снова нападет на блаженную! Марфушины ботиночки уже цокали по коридору.
– Илья Андреевич, голубчик! Не в службу, а в дружбу! Сходите с Марфушей! – попросила Ирина Лукинична.
– Конечно!
Заколдовали ей дорогу под венец!
До двадцати годов к Ирине Лукиничне вообще никто не сватался, потом вдруг решился сосед, по старости беззубый, лысый, с грудной жабой в придачу.
Девушка, рыдая, умоляла матушку отказать, та в ответ молча подвела ее к зеркалу. Сутулая, коротконогая, бесцветные глаза на рябом лице, жиденькие волосенки, нос как у любопытной птицы, кривые зубы…
Удрученная зрелищем, девушка утерла слезы и согласилась – на словах – на постылый брак. Но тайком молилась. Молилась Всевышнему, а услышал лукавый! Грудная жаба задушила соседа аккурат перед свадьбой.
К неказистой внешности добавилась слава соломенной вдовы. Отчаянные попытки приискать жениха в других уездах почти ничего не дали. Лишь Максимов, царствие ему небесное, полюбил и посватался, но ему отказали: неприлично беден…
А потом вдруг появился Андрей Лаевский, столичный генерал. Впрочем, ничего генеральского в нем не было: ни поднебесного роста, ни громового голоса, ни аршинных плеч. Андрей Артемьевич походил на ученого, нацепившего по рассеянности военный мундир. Ни одной из сестер предпочтения не выказывал, но обедал столь часто, что сомнений в грядущем предложении не было.
Софья к тому времени тоже была на выданье. Ирина догадывалась, что лишь оттеняет прелести сестры, но втайне надеялась. Красота красотой, но она-то знала: Лаевскому абсолютно, категорически противопоказан брак с Софьей! Неуправляемой и своенравной та была с младенчества, с этаким бесенком в юбке не справится и шекспировский Петруччио! Да к тому же дура! Неужели столичный генерал, адъютант императора этого не понимает?
Ирина жарко молилась. Но Бог ее не услышал. Чуда не случилось. Викторию отпраздновала красота!
Ирина в отчаянии прокляла на веки вечные сестру, ее мужа и их потомство. Побежала к пруду топиться, да не решилась.
Свадьба – украденное у нее торжество – была пышной, с танцами до зари и фейерверками. Отгуляв, молодые укатили в Петербург, оттуда Софья слала восторженные письма; сестра читала их, как сказочный роман. Каменные дома, каменные мосты, даже набережные, и те одеты в камень. Балы, маскарады, платья ценою в поместье, салоны, дачи. Министры и вельможи, о которых в провинции говорили с благоговением, упоминались Софьей вскользь, мимоходом, с пренебрежением.
