– Ну, зачем так? Ты доводишь мою мысль до абсурда! Да и не о Дашкиной мы говорили, а о твоем Денисе!
– Думаешь, не знаю, почему тебя бесит Денис?
– Ну почему?
– Потому что ты его хочешь!
– Что?!
– Признайся, тебя волнует его тело – красивое, рельефное…
– А тебя?
– Да!
– Вот! Вот! Наконец-то признался!
– В чем признался? Что любуюсь им? Я же рассказывал тебе, что пытался совратить его, но сразу, по глазам понял, что Денис – не аст!
– Такого не бывает! Все, абсолютно все мужчины имеют врожденное влечение к другим мужчинам. Но многие в силу предубеждений, обстоятельств, воспитания давят, выжигают это желание в себе.
– Глупости! Мы все разные! Кому-то нравятся блондинки, кому-то – брюнетки, моему Даниле, как выяснилось, рыжие! Так и здесь! Тебе нравятся исключительно мужики, Денису – бабы, мне – и те, и другие. Не равняй всех по себе!
– Твой Денис просто боится сознаться! Самому себе! Так часто бывает! Один граф только в сорок лет понял, что он – аст, бросил жену и живет теперь счастливо с конюхом. Поверь мне! Уж я-то знаю! Не бывает других мужчин! Все мы – асты, все! Просто некоторые, как ты, поддаются женским обольщениям!
– Только не надо свою ущербность выдавать за норму!
– Ущербность? Какую ущербность?
– Ты не можешь заниматься любовью с женщинами…
– Испробовавшему истинную любовь не нужен суррогат!
– Просто все могут спать с бабами, а ты нет! Вот и философствуешь с утра до вечера: «Ах, Тучин, мы эраст и эромен
[55], я твой наставник, мы больше, чем семья, наши узы крепче! Ты не должен быть с другими мужчинами! А женщины – это вообще исчадия ада». Но без них не родятся дети!
– Хочешь детей? Нет проблем! Усыновим мальчика из воспитательного дома!
– Шел бы ты со своими мальчиками!
– Но я… Я люблю тебя!
– А я нет!
– Что?
– Я тебя не люблю! – Тучин сказал это громко и четко, чеканя каждую букву.
– Я не верю! Не верю! Кто меж нами? Денис? Дашкина?
– Я никого не люблю! Для меня любовь – лишь физиология. Охи, вздохи, сопли, вопли мне не нужны. Мне нужно тело! Послушное, податливое, горячее. Как у тебя! Способное разбудить во мне животное, заполнить меня без остатка, доставить наслаждение, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого в голове начинают мелькать образы, ощущения, краски, тени. Для меня любовь не единение душ! Нет! Это творческий эликсир! Как будто в кровь что-то впрыскивают, она течет быстрее, потом становится горячей, а под конец вскипает! Даже когда на дуэли стоишь и ждешь выстрела противника, сердце не так бьется, как в постели!
– Это я виноват! Я! Я ожесточил тебя, превратил в циника! Походя, мельком, не думая о последствиях, соблазнил и бросил. Прости! – Лаевский упал перед Тучиным на колени. – Прости! Я тогда был влюблен, безумно влюблен! Рвался в Петербург! Боялся, что мне изменяют!
– Костя?
– Да, Костя! Костя Ярош! Я тебе рассказывал. Хороший, милый мальчик, но тоже ветреный. Он изменял. Со всеми! Баумгартен, Репетин, Налединский… Костя терзал меня! Боже! Как это было ужасно! Я мучился, не раз пытался расстаться, сказать, что все кончено! Но как увижу его тоненькую-тоненькую, как осинка, фигурку, как улыбнется мне, как хлопнет по плечу: «Что, мол, грустишь, Лаевский!» – и я все забывал, все прощал, готов был ему пальчики на ногах целовать. Теперь понимаю! То было наваждение! С тобой бывало так? Понимаешь, что губишь себя, а не можешь повернуть назад и лезешь в петлю глубже?
– Нет! Я не влюбляюсь, сколько можно повторять!
– Лишь его смерть спасла меня. Я бы не выдержал и сам убил его, а потом себя! Но когда пришло известие о кончине, я этого не сознавал! Думал, умру от горя. Целыми днями кружил по кабинету, не ел, не пил, видеть никого не мог. Из Коллегии посылают за мной, а я не еду, никого не принимаю. И знаешь что? Ты меня спас! Мой портрет, что ты написал, случайно попался мне на глаза! И вспомнил сразу, как сидели на речке и я позировал, а ты рисовал! Такой красивый, милый, ласковый! Почему? Почему я так жестоко с тобой поступил? Дурак! Сломал, невинный цветок сломал…
– Невинный? Хе-хе! Не обольщайся! Я год до тебя девок по сараям портил!
– Я сразу написал в Италию, через месяц ты весточку прислал. И я ожил! Солнышко за окном увидел! А потом ждал, дни считал. Думал, ты десятого сентября приедешь, а ты вот пятнадцатого! Так мне эти пять дней показались вечностью.
– Чудак ты!
– Не отталкивай меня, любовь моя! Прошу, умоляю…
– Я не отталкиваю! Но постарайся слушать не только себя! Я все русским языком объяснил! Мне никто не нужен! Самого себя вполне достаточно! Я могу увлечься, совратить, но становиться чьим-то? Увы, Лаевский! Нет! Сегодня я с тобой, завтра – с другим.
– А я?
– Купи себе мальчонку посимпатичней и делай с ним что хочешь. Люби, ревнуй! Ему, крепостному, деваться некуда!
– Ты молод, потому жесток!
– Я так давно молод, что мне осточертели попреки!
– Ты изменишься!
– Ой, не скоро! Когда-нибудь… Постарею и остепенюсь! Куплю домик на теплом море и вот тогда последние денечки с кем-нибудь разделю…
– Я буду ждать! Ты перебесишься, я знаю!
– Не утруждай себя! Вряд ли мне захочется остаток дней провести с вонючим старичком! Думаю, это будет юная дева, а может, милый мальчик, не исключено, что оба сразу.
– Замолчи! Ты законченный циник! Ты…
Лаевский не мог подобрать слово, и Тучин ему подсказал:
– Чудовище! Обычно меня называют чудовищем. Я не против! Мне даже приятно! Чудовище! Большое такое чудо! Чудо, которое очень хочет спать!
Тучин нежно потрепал кузена по плечу. Лаевский отпрянул.
– Ты… Ты… Мизантроп! Мерзкий, отвратительный мизантроп!
– Хороший ты любовник, Лаевский, но уж больно нудный. Ладно! Раз не желаешь, я пошел. Спокойной ночи!
– Постой! Мы не договорили! – Владимир схватил кузена за руку.
– Мне надоело это переливание из пустого в порожнее!
– Еще секунду! Умоляю! Это важно!
Лаевский встал, подошел к бюро красного дерева и, отперев ящик, вытащил листок:
– Читай! Я нашел это на ковре, когда вошел сюда.
