– Ваше императорское высочество очень великодушны!
– Очень! С друзьями! Великодушен и щедр! Мы, я надеюсь, подружимся?
– Я был бы счастлив обрести в лице вашего высочества друга и покровителя!
– Вот и отлично! Я ведь неслучайно указал тебе на дворец. Снаружи он великолепен, но внутри стены голые! А я хочу, чтоб как в Зимнем, картины везде висели! Дерзай!
– Почту за честь! – поклонился Тучин.
Великий князь знаком приказал, чтобы ему подвели лошадь.
– Тогда жду в гости! Сделаем рекогносцировку на месте! – Кирилл Павлович подмигнул Тучину. – А сейчас – извини, дела. Надо этим охламонам взбучку устроить. Видел, как носок тянут?
Лицо Великого князя посуровело. Он коротко кивнул, давая понять, что разговор окончен.
Тучин внезапно вспомнил о вчерашнем письме шантажистки. А что, если попросить денег у Великого князя?
– Ваше сиятельство! Еще минутку вашего драгоценного времени! У меня с собой альбом с эскизами. Не соблаговолите ли взглянуть? Хотелось бы прийти к вам с готовой картиной!
– Ладно, давай погляжу! – удивился Кирилл Павлович.
Эскиз давно задуманного полотна «Аполлона с Кипарисом и Гиацинтом» произвел на августейшего аста именно то впечатление, на которое Тучин рассчитывал.
– Аполлон-то каков! – надменные глаза великого князя заискрились. – С кого писал?
– С моего друга! Он, кстати, тоже художник!
– Вот как? Приходи вместе с ним! Какое тело!
– Он… Он, к сожалению…
Великий князь улыбнулся:
– Ты приводи, там разберемся! А вот мальчишки (Кирилл Павлович ткнул толстым пальцем в Кипариса и Гиацинта) какие-то недоделанные…
– Это всего лишь эскиз…
– Кипарису пипочку напряги! Ведь Аполлон его обнимает! Хе-хе! А Гиацинт почему одетый?
– Он же совсем дитя!
– Ну и что? – снова подмигнул Кирилл Павлович. Тучина передернуло – влечения к детям он не испытывал и не одобрял. – Иногда с виду ангелочек, а заглянешь в глаза… Ух и огонь там! Такого напиши! Все! Жду с картиной!
– Ваше императорское величество! А нельзя ли авансик?
Кирилл Павлович, с трудом вдевший короткую толстую ногу в стремя, удивленно обернулся:
– О как! А с виду скромняга! Ловок! Ловок! Сколько?
– Тридцать пять тысяч!
– Что ты сказал? – великий князь не поверил своим ушам.
– Тридцать пять! – потупившись, повторил художник.
– Продулся, что ли?
– Вы угадали… Не беспокойтесь, ваше императорское высочество, я не беден, ежели картины мои не понравятся – все до копеечки верну! Просто деньги срочно нужны. Именно сегодня!
– Черт! Какая сумма! В Министерстве двора будут недовольны! Да и брат журит, что не умею отказывать!
– Очень вас прошу!
– Ковалевский!
Из свиты выскочил адъютант:
– Выдать господину Тучину тридцать пять тысяч ассигнациями!
Договорились, что деньги доставят Тучину прямо в особняк Лаевских. Александр неспеша двинулся в обратный путь, теперь уже по Садовой. Подсказанные Великим князем образы постепенно оживали, только никак не размещались на полотне. По первоначальной задумке Аполлон, обнимающий Кипариса, отрешенно слушал игру Гиацинта на свирели. Если древнегреческий бог обнимет обоих спутников, картина, утратив глубину, станет плоской! И еще… Гиацинт! Где взять натурщика с обликом одновременно невинным и порочным?
– Мальчика не желаете? – дернули Тучина сзади за сюртук.
Художник и не заметил, как очутился на злосчастном Углу.
– Что?
Беззубый старикашка с неестественно вывернутыми руками обнял его за талию и зашептал на ушко:
– Очень искусен! Сами взгляните! Тимоха, улыбнись!
Князь Дашкин сразу узнал бы развратного отрока без передних зубов, Тучин же остолбенел. Вот! То самое, что хотел Великий князь. Развратный ангел!
– Не желаете? – тихо, но настойчиво повторил старикашка.
– Желаю! – громко ответил Тучин. На него сразу уставились несколько ухмыляющихся физиономий. Художник громко пояснил: – Рисовать желаю!
– Конечно, конечно! – усмехнулся старикашка. – Рисовать! Рупь – час, ежели без комнаты, а с комнатой – два!
Митрофаныч оценивающе оглядел Тучина. Провинциал – столичные жители, даже когда прогуливаются, ходят быстро, пружинисто, а этот ворон считал. Богат – сюртук английской шерсти, брегет на золотой цепочке, запонки с изумрудами.
Эх! Попался бы такой Митрофанычу пару лет назад! Выначил бы ширмошники
[62] подчистую. И кожу бы содрал
[63], и канарейку бы вместе с паутиной состриг
[64], а дал бы Бог, так и лоханку
[65] серебряную срубил! На секунду обнял бы, как старого знакомого, и сразу же извинился. О как работал! Будь проклят тот сибирский купец! Смышленый попался, быстро сообразил и из объятий не выпустил. Оттащил на постоялый двор, руки к столу привязал, а потом ломиком звезданул! И стал Митрофаныч калекой! Свезло, что сестра-белошвейка приютила да выходила! Спасибо ей, царствие небесное! Померла с год назад от чахотки, оставив в наследство спиногрыза-племянника. Пришлось Митрофанычу думу думать, как дальше кормиться. Пробовал Тимоху ремеслу учить, да только грабли
[66] у племяхи из жопы растут, плашкетик
[67] из него никудышный, ни шкертик срубить
[68], ни товар перетырить не способен!
[69] А жрет, гаденыш, как слон, словно не седьмой ему годок, а семнадцатый! Ну не топить же! Тут на счастье у мальца зубки молочные начали выпадать. Сие на плодотворную мысль и натолкнуло! Мальчонка сначала хныкал, однако, посидев пару дней без еды, присмирел. Насчет места на Углу Митрофаныч быстро договорился – кто ж его на Садовой не знает? И дело пошло!
Митрофаныч и в прошлой своей жизни жирного да беспечного клиента вычислял безошибочно (разок только ошибся, повелся, что купец тот выпивши был). И теперь астов определял безошибочно. А узнать их непросто. По фигуре, манерам, речи никогда и не подумаешь, что скромный отец семейства, или плечистый офицер, или сгорбленный писаниной чиновник – содомит. Только короткий взгляд их выдает, каким истинные мужчины оценивают прекрасный пол, а ущербные – свой собственный. К лютой зависти конкурентов, Митрофаныч никогда не ошибался.
