– Мне это неинтересно. – Шнейдер предпринял попытку обойти Макара.
– Откушал и снова уехал. Да! И Данилу с собой прихватил. А собака следом побежала. Тварь!
Шнейдер шел быстро, но сторож не отставал.
– Вернулись через пару часов, но только Данила с собакой, Тоннер – нет. Я стою себе мету, вдруг карета подъезжает…
– Киршау? – на всякий случай поинтересовался Шнейдер.
– Э-э-э. Если бы…
Макар все больше и больше отчаивался. Событие было так себе, ничего примечательного, но на безрыбье, как говорится, и сам раком станешь.
– Кто? – Шнейдер на ходу обернулся.
– Жандармского корпуса полковник! Из кареты не вылезал – выпимши потому что, а прямо оттуда приказал мне: «Доложи, говорит, что прибыл». Но тут Данила с Катей выскочили: «Федор Максимович! Федор Максимович!» Оказалось, в карете еще двое. Один иностранец, а второго вы видели. Художник, что вчера приходил.
– Ну и бог с ними! – сказал Шнейдер.
– Катерина их в дом звала. Давайте, мол, покормлю, мясо пожарю. Но те отказались, знают, наверное…
– Что знают? – спросил, зевая, Борис Львович.
– Как что? – удивился Макар. Он так часто слышал и сам пересказывал придуманную Аксиньей страшилку о том, что Тоннер питается человеческим мясом, что и сам в нее потихоньку поверил. – Илья Андреевич каждый день в морге кусочек отрубает и домой приносит. Аксиньюшку мою готовить заставлял…
– Клянись!
– Чтоб меня черти разорвали!
– Под присягой подтвердишь?
Макар зажмурился, а затем выпалил страшную цифру:
– Двадцать!
– По рукам!
– Серебром!
– Облезешь!
– Тогда рубль прямо сейчас!
– Будет тебе рубль! Только бумагу одну подпишешь!
В прихожей было не протолкнуться. Филипп Остапыч бегал из угла в угол, подавая господам верхнюю одежду. Возле крыльца их уже с полчаса дожидались кареты и экипажи.
– Чур, Сашенька со мной едет! – топнула ножкой Софья Лукинична, схватив Тучина за руку.
– Мы, кажется, не знакомы, сударыня! Позвольте представиться… – начал было генерал Лаевский, но его с хохотом перебила Ольга:
– Это же наш Сашенька! Александр Владимирович смеха ради в платье Софьи Лукиничны обрядился!
На стройном Тучине черное с кружевами платье сидело как влитое. Клок и шляпка с вуалью довершали картину.
– Не припомню, матушка, у вас такого платья! – заметила Полина.
– Сегодня в коробке нашлось! Я приказала утром открыть, думала, там розовое лежит. Ан нет! Его только к вечеру доставили! Безобразие!
Софья Лукинична оделась цыганкой: к платью, добытому с боями у Сиклер, присовокупила бусы, монисто, в прическу воткнула алую розу, а в руках держала пестрый веер.
– А вот и Матвей Никифорович! – обрадовался Андрей Артемьевич, завидев спускавшегося от Ирины Лукиничны Кислицына. – А мне сказали, что вы съехали!
– Так и…
Молодой человек не договорил. Его перебила Марфуша, внезапно появившаяся на лестнице:
– Возмездие грядет! Горе дому сему!
– Она что? Тоже на маскарад поедет? – удивилась Софья Лукинична.
Кликуша спускалась, патетически размахивая руками, с завыванием декламируя странные строки:
Пятый к первому придет!
Рок!
Ровно в полночь там умрет!
Кровь!
Да свершится страшный суд!
Меч!
Да погибнет грех и блуд!
Тлен!
Чистый помыслами ангел
Призван Господом карать.
Трепещи! Грядет архангел,
Михаилом его звать!
Пятый к первому придет!
Пятый к первому придет!
Пятый к первому придет!
Ровно в полночь он умрет!
– Ну и чушь! – воскликнула Софья Лукинична.
Остальные молчали.
– Кто? Кто умрет? – переспросил Кислицын.
– Пятый! – Марфуша прошла мимо Матвея Никифоровича, но вдруг развернулась и закричала, брызгая слюной: – Кто знает – тот понимает!
Блаженная затряслась, рухнула на пол, вокруг ее губ вспенилась слюна.
– Помогите! – испуганно вскрикнул Андрей Артемьевич!
– Да пусть подыхает! – Софья Лукинична попыталась переступить через Марфушу, но та вдруг скорчилась, Лаевская споткнулась и непременно упала бы, кабы не поддержка Тучина.
– Помогите! – снова закричал Андрей Артемьевич.
Тоннер был вынужден отпихнуть Ольгу Змееву, которая загораживала ему проход.
– Держи ей голову! – крикнул он подбежавшему Никанорычу.
Илья Андреевич сверху уселся на блаженную и впихнул ей в рот свою трость. В тот же момент Филипп Остапович, бросивший на пол шубу Лаевской, кинулся на колени и крепко схватил несчастную за ноги. За руки ее уже держал Матвей Кислицын.
– Падучая! – коротко объяснил Илья Андреевич. – Если не засунуть что-либо в рот, откусит себе язык и умрет от потери крови.
Придавленная тяжестью доктора блаженная перестала корчиться и биться. Вместо этого она застучала кулаками и замычала.
– Мне кажется, она пытается что-то сказать! – предположил Кислицын.
Тоннер нехотя вытащил трость.
– Я не кобыла! Слазь! – Марфуша стала вырываться и даже лягнула Филиппа Остаповича.
– Отпустите ее! – приказал генерал.
– Но у нее приступ! – возразил Тоннер.
– Насилуют! Белорыбицу насилуют! – орала блаженная.
– Отпустите, я сказал!
Илья Андреевич, пожав плечами, поднялся, швейцар и Матвей Никифорович выпустили Марфушины конечности. Быстро вскочив, она гневно произнесла:
– Обесчестили! Тьфу! – и убежала по коридору, ведущему в кухню.
– Мы едем или нет? – спросила недовольно Лаевская.
– Ну, слава богу! Укатили! Пора и нам! – сказал Никанорыч Филиппу Остаповичу. – Новичок проставляется! Тихон! Стол, поди, уже накрыл! Пошли! Что задумался?
– Слышал, что Марфуша сказала? Страшный суд грядет!
– Так я и про то! Поспешать надо, чтоб успеть напоследок!
Глава двадцать третья
– Завидую я тебе, Сашенька! – шепнул Андрей Артемьевич племяннику. – В паричке-то ох как удобно! Очень я их любил! Напялил, попудрился – и побежал! А с этими прическами сил никаких нет! Меня куафер
[73] целый час сегодня мучил!
