– Тихон туда пошел! – Угаров сунул Петру Кузьмичу листки. – Скорее за ним!
– Свет у капитанши в столовой горит! Я со двора приметил! – тихо сказал дворник. Кислицын с Тоннером шли за ним по коридору.
– Где столовая?
– Сейчас повернем… – дворник с поклоном отворил дверь.
– Господи! – Матвей Никифорович остолбенел на пороге.
Посреди комнаты над круглым обеденным столом болтался в петле человек.
– Дуй за полицией, милейший, – скомандовал дворнику Тоннер.
– Это… Это Тучин. – Кислицын схватил доктора за рукав.
– Вижу! – Тоннер снова обратился к дворнику: – Этот человек сегодня к капитанше приходил?
– Я, господин хороший, лица не разглядывал. Может, и он!.. Нет! Тот в сюртуке до пят был.
Испуганный Кислицын попытался примоститься на краешке стула. И сразу вскочил, словно ужаленный.
– Смотрите, Илья Андреевич! Сюртук!
Кислицын осторожно, двумя пальцами приподнял вещь. Дворник обрадовался:
– Получается, он! Сюртук тот самый.
– Кто еще заходил ночью в дом? – строго спросил Тоннер дворника.
– Кроме вас, никого, – ответил тот. – Я в девять завсегда ворота закрываю.
Тоннер принялся осматривать квартиру. Все шкафы и ящики были пусты.
– Капитанша, что? Без вещей въехала? Без слуг? – продолжил он допрос дворника.
– Сказала, вскоре обоз из деревни подъедет.
– Во что одета была?
– Платье и жакет. На голове шляпка с вуалью.
– Платье черное?
– Виолент!
– Ничего не путаешь?
– Нет, барин! Сестра моя у модистки пристроилась. Швеей! Я разбираюсь…
– Точно капитанша из дома не выходила?
– Истинный крест! Сама сказала: «Я пока прилягу с дороги. А после полуночи ко мне гости потянутся! Ты уж не спи». Рублик серебряный дала. Вот! Господин хороший, не знаю чина-звания! Полицию звать надо…
– Обожди…
Фиолетовое платье и жакет нашлись на кухне, в нижнем ящике буфета.
– Дамы незнакомые после приезда Попугаевой из дома выходили? – спросил Тоннер.
– А как же! На втором этаже князь Ивантеев квартирует, у него просители с утра до вечера…
– А после Тучина… После покойника никого не впускал? Может, в ретирадник кто просился?
– Гришка! Нищий, у Троицкого собора пасется! А после службы непременно в кабак. Вот до ночлежки донести и не успевает.
– Может, еще кто? Монах, к примеру!
– О! Верно!
– Часто заходит?
– Второй, может, третий раз. Постойте, барин! Когда господин Верхотуров выкинулся, тот монах тоже нужду справлял. Ох! Не зря говорят, чернецы к несчастью!
– В лицо узнаешь?
– У них клобук…
– Беги за полицией!
Несмотря на зажженную от лампы свечу, Тоннер налетел на какое-то ведро в коридоре. Упасть не упал, но стукнулся локтем об стенку. Зайдя в столовую, увидел бледного Кислицына:
– Его повесили? Он ведь не сам?
Тоннер, не снимая сапог, влез на стол:
– Да! Тучина задушили струной и лишь потом подвесили. Имитация самоубийства.
Матвей Никифорович обхватил голову руками.
– Вы меня спасли! Капитанша услышала, что я не один, и сбежала…
– Вы в своем уме, Матвей? Разве женщине такое под силу? Нет! У капитанши есть сообщник! – Тоннер кинул на стол найденное платье.
– А я деньги нашел! – помолчав, неожиданно сказал Кислицын.
– Деньги? – удивился Тоннер.
– Я когда сюртук поднял, он мне чересчур тяжелым показался. Заглянул в карман – а там целое состояние!
Илья Андреевич вытащил из сюртука пять туго связанных пачек.
– Двадцать, тридцать, сорок, сорок пять, пятьдесят!
С лестницы донеслись звуки: шаги, голоса.
События той ночи Денис помнил смутно.
Александр в петле.
Александр на столе.
Самодовольный Тоннер тыкает толстым пальцем в красноватую бороздку:
– Удавлен! Опять струной!
Не менее самодовольный Яхонтов:
– Этой?
Достает из кармана струну, найденную в мешке Тихона.
– Карта! – Тоннер вытаскивает из Сашиного жилета даму треф.
Яхонтов показывает колоду таких же дам.
– Монахом, говорите, одет? Тогда я знаю, кто это! Личный слуга Тучина, вор и грабитель Тихон!
– Грабитель, говорите? А почему же он Тучина не ограбил? – Тоннер достает из тучинского сюртука пачки ассигнаций.
Яхонтов мрачнеет, берет деньги в руки и ехидно улыбается:
– Кукла!
Озадаченный Тоннер:
– Действительно, кукла!
Тучина грузят на телегу, прикрывая рогожей от мокрого снега. Откуда он взялся? Утром было бабье лето. Утром Александр был жив…
В доме Лаевских Угаров подвинул вольтеровское кресло к камину и забрался с ногами.
Яхонтов с Тоннером спорят.
– Петр Кузьмич! – говорит доктор. – Я не вижу логики в поступках убийцы. Зачем он куклу в сюртук подложил? Не понимаю. Остальные его действия вполне логичны: придумал, как проникнуть в дом, выбрал время…
– Логичны, говорите? Марфушу, коли не врет, на тридцать тысяч обнес, у Тучина пятьдесят взял. Верно? Так зачем он после этого вернулся? За серебром столовым да за цацками? – Яхонтов указал на столик, где лежала горка драгоценностей. – Это же копейки!
– Он что, выходил и вернулся? Откуда вы знаете?
– Швейцар в себя пришел, рассказал: вслед за Тучиным и Тихон выскочил, мол, кралечку навестить. А через полчаса назад явился. И мешок швейцар видел, поинтересовался, что там. Тихон ответил: «Гостинцы кралечке!»
– Что ж, вынужден признать вашу правоту. Убийца – Тихон!
– Наконец-то!
– Но… Если он из-за денег убивает, зачем к Ухтомцеву забирался? Весь Петербург знал, что граф разорен!
– Следствие по делу об убийстве Ухтомцева закрыто! Самоубийство! Точка!
– Но пистолет, струна, веревка…
– Илья Андреевич! Я тоже вынужден признать вашу правоту. Простите! Но давайте рассуждать спокойно, по-деловому! Какая разница, за одно убийство Тихону пожизненное дадут или за пять?
– Его еще поймать надо! А если за пятым шестой последует?
Обмытый и переодетый Тучин уложен на диван в мастерской. Денис стоит у изголовья. Смотрит на картину – последний Сашкин шедевр. Не жаловал автопортреты, а вот перед смертью сподобился! Предчувствовал, что ли? Необычно как написал! Сломанная тень художника, задумавшегося перед мольбертом.
