Однако есть одна существенная деталь, которая могла бы и, конечно, должна была бы полностью и сразу же просветить нас относительно личности преступника, деталь, которая с головой выдавала Фредерика Ларсана и которую мы с вами оставили без внимания! Неужели вы забыли историю с тростью?
Да, кроме логических рассуждений, призванных разоблачить Ларсана в глазах любого здравомыслящего человека, произошла еще эта история с тростью, изобличавшая его даже в глазах простого наблюдателя. Тут мы с вами оба, увы, оказались не на высоте.
Так знайте же: я крайне удивился, когда во время следствия Ларсан не воспользовался тростью в качестве обвинения против Дарзака. Ведь трость эта была приобретена вечером, в самый день преступления, причем приметы купившего ее человека полностью соответствовали внешности господина Дарзака. И представьте себе, я спросил у Ларсана, прежде чем он исчез, укатив на поезде, почему он не использовал эту трость как улику. Он ответил мне, что вовсе не собирался этого делать, что не замышлял против господина Дарзака ничего такого, что связано с этой тростью, и что в тот вечер в кафе Эпине мы с вами поставили его в крайне затруднительное положение, уличив во лжи. Помните, он говорил, что эту трость ему подарили в Лондоне, а судя по марке, она была куплена в Париже! Почему же в тот момент, вместо того чтобы думать: «Фред лжет; он был в Лондоне; он не мог получить там в подарок парижскую трость», мы с вами не сделали такого вывода: «Фред лжет. Он не был в Лондоне, раз купил эту трость в Париже»? Фред – обманщик, Фред в момент покушения, оказывается, находился в Париже! Да это сразу же навело бы нас на мысль о его причастности к преступлению! И когда после расспросов в лавке Кассета вы узнали, что трость эту купил мужчина, и одеждой, и внешним видом напоминавший господина Дарзака, а со слов самого Дарзака мы знали, что он не покупал никакой трости, хотя после истории с почтовым отделением номер сорок нам уже было известно, что в Париже есть человек, подделывающийся под Дарзака, и мы задавались вопросом, кто же этот субъект, который, приняв вид Дарзака, является вечером в день преступления в лавку Кассета и покупает трость, а затем мы видим ее в руках у Фреда, – почему, почему, почему же тогда мы не сказали друг другу: «Но… но позвольте… а что, если этот незнакомец, принявший вид Дарзака и купивший трость, оказавшуюся в руках у Ларсана… Что, если… что, если… это и есть сам Фред?» Разумеется, то обстоятельство, что он служил в полиции, отнюдь не благоприятствовало подобной гипотезе, и все-таки, после того как мы поняли, с каким ожесточением Фред нагромождает одну за другой улики против Дарзака и с какой яростью преследует несчастного, нас должен был поразить столь серьезный обман Фреда: у него в руках оказалась трость, которую он не мог получить в Лондоне. Пускай даже он нашел ее в Париже, обман с Лондоном все равно никуда не денешь. Все, даже его начальство, считали, будто он в Лондоне, а он в это время покупал трость в Париже! И еще одно обстоятельство: как же так получилось, что он ни разу не использовал эту трость, найденную будто бы у Дарзака, в качестве улики против него? Это объясняется весьма просто. Настолько просто, что мы с вами об этом не подумали… Ларсан купил трость, после того как был слегка ранен в руку выстрелом мадемуазель Станжерсон, с единственной целью: иметь опору, всегда держать ее в руках, чтобы даже случайно не открыть руку и не дать увидеть никому постороннему рану на ладони. Теперь понимаете, в чем дело? Вот что он сказал мне, этот Ларсан, и я припоминаю, как часто говорил вам, до чего мне кажется странным, что он никогда не расстается с этой тростью. За столом, когда мы вместе ужинали, он, едва выпустив из рук трость, сразу же хватался правой рукой за нож, который уже не выпускал. К сожалению, все эти детали всплыли в моей памяти уже после того, как я сделал окончательный вывод относительно Ларсана, и потому ничем мне не помогли. Так, например, в тот вечер, когда Ларсан сделал вид, будто его усыпили, и притворился спящим в нашем присутствии, я склонился над ним и незаметно проверил его ладонь. К тому времени на ней остался только пластырь, скрывавший рану, вернее, легкую царапину. Я понял, что теперь он вполне может утверждать, будто повредил руку как-нибудь иначе, и что револьверная пуля тут ни при чем. И все-таки в ту минуту для меня это был еще один осязаемый след, который отлично вписывался в круг моих рассуждений. Как объяснил мне Ларсан, пуля лишь слегка задела ладонь, вызвав сильное кровотечение.
Если бы в тот момент, когда Ларсан обманул нас, мы проявили бо́льшую проницательность и он почувствовал бы опасность, то наверняка, чтобы сбить нас с толку и отвести от себя подозрения, вытащил бы на свет выдуманную нами историю с тростью, найденной у Дарзака; однако события разворачивались настолько стремительно, что мы и думать забыли о трости! Тем не менее, сами того не подозревая, мы доставили немалое беспокойство Ларсану – Боллмейеру!
– Но, – прервал я его, – если, покупая эту трость, он не имел никакого злого умысла, зачем же в таком случае ему понадобилось преображаться в Дарзака? Надевать непромокаемый плащ, котелок и так далее?
– Да затем, что это было как раз после покушения, и, совершив преступление, он тут же снова принял облик Дарзака, который сопутствовал ему на протяжении всего этого дела, подкрепляя известный вам злой умысел. Вы, конечно, понимаете, что раненая рука сильно смущала его, и, оказавшись на улице Оперы, он вдруг решил купить себе трость и тут же осуществил это намерение. А было восемь часов! Человек, похожий на Дарзака, покупает трость, которую я вижу в руках у Ларсана. А я, догадавшись, что к этому времени несчастье уже свершилось, вернее, только что свершилось, и будучи почти уверенным в невиновности Дарзака, все-таки не подозреваю Ларсана! Да, бывают минуты…
– Бывают минуты, – подхватил я, – когда даже самые великие умы…
Рультабий сделал мне знак замолчать, и я вдруг заметил, что он меня больше не слушает… Он засыпал. И я еле разбудил его, когда мы прибыли в Париж!
Глава XXIX
Тайна мадемуазель Станжерсон
В последующие дни мне представилась возможность снова спросить его, зачем он ездил в Америку и что там делал. Однако он и на этот раз не ответил ничего определенного, и узнал я ничуть не более того, что уже слышал от него в поезде по дороге из Версаля. Затем он перевел разговор на другое, и мы стали обсуждать разные стороны этого дела.
Но вот настал день, когда он все-таки сказал:
– Да поймите же наконец, что мне необходимо было установить истинную личность Ларсана!
– Это-то как раз понятно, – заметил я, – но почему вам понадобилось ехать за этим в Америку?
Повернувшись ко мне спиной, он закурил трубку. Дело, как выяснилось, касалось тайны мадемуазель Станжерсон. Рультабий решил, что разгадку этой тайны, связывавшей каким-то ужасным образом Ларсана с дочерью профессора, тайны, никакого объяснения которой он, Рультабий, не мог найти в жизни мадемуазель Станжерсон во Франции, следует искать в ее американской жизни. И он сел на корабль. Там-то Рультабий наконец узнал, кто такой этот Ларсан, и собрал необходимые сведения, чтобы заставить его замолчать… Потому-то он и отправился в Филадельфию. Результат нам известен.
