Гримберт ощутил колючую досаду, шевелящуюся где-то под печенью.
Аривальд. Имя это кольнуло мягко под ребрами, точно проснувшийся на миг осколок, засевший много лет назад. Впрочем, скорее это ощущение имело куда более объяснимый характер – это его собственная печень пыталась справиться с продуктами распада тех хитрых химических коктейлей, что он поглотил во время боя.
– Еще бы не помнить, – ответил он с улыбкой. – В наказание ты гонял нас по чертову полигону до самого заката, а потом поставил на целую ночь в караул, и мы с Вальдо замерзли, как щенки…
Магнебод осклабился, демонстрируя небогатый набор пожелтевших от времени зубов.
– А надо было стащить с тебя гамбезон и отхлестать ремнем! Так, чтоб отцовский церемониймейстер еще неделю упрашивал тебя сесть хотя бы на время трапезы!
Гунтерих, порозовев, поспешил удалиться, сделав вид, будто младшие оруженосцы, надраивающие броню «Золотого Тура», никак не смогут справиться с этой работой самостоятельно, не нуждаясь в его указаниях. Гримберт мог понять его смущение. Не каждый день какой-то рыцарь отчитывает твоего господина, всесильного владетеля Туринской марки, точно какого-нибудь проштрафившегося слугу.
Гримберт вздохнул.
Иногда Магнебод вел себя, как неотесанный варвар, больше напоминающий дикого лангобарда, чем доброго христианина, занимающего к тому же главенствующее положение среди рыцарей Туринской марки. Вздумай любой другой рыцарь его знамени обратиться к своему сеньору в подобном тоне, расплата была бы мгновенной. И достаточно значимой, чтобы имя незадачливого рыцаря на долгое время сделалось жутковатым символом того, на какую участь обрекает себя всякий вассал, утрачивающий уважение к своему сюзерену.
Но Магнебод…
На правах старого наставника он пользовался рядом привилегий, которые Гримберт не в силах был отменить. Ему прощалось все – и недостаточная почтительность, и наглость, и его безумные кутежи, которые долго с содроганием вспоминали в Турине, и многое другое, немыслимое не только для рыцарей, но и для особ двора.
Старший рыцарь Туринской дружины, в бою исполнявший роль правой руки маркграфа, он не выглядел и вполовину так внушительно, как ему полагалось. Ни изысканных биологических имплантов, ни регалий, ни даже обычных украшений, принятых в рыцарском кругу, один только дублет, древний, как библейская хламида, который он носил в любое время года, украшенный вместо орденов россыпью старых винных пятен.
В Турине над старым рыцарем посмеивались, хоть и за глаза. Незнакомый с придворным этикетом, по-крестьянски грубоватый, не мыслящий жизни без выпивки, охотно украшающий свою речь бранными словцами, так и не осиливший к старости грамоты, он заявлялся ко двору не чаще пары раз в год, неохотно покидая свой медвежий угол, по большей части ради очередной шумной пирушки, на память о которой маркграфскому казначею оставались объемные счета, перебитая мебель и пара свернутых набок благородных носов. Неудивительно, что за мессиром Магнебодом даже среди туринских рыцарей ходила слава отпетого бретера, варвара в доспехах, дармоеда и выпивохи.
Впрочем, никто из этих рыцарей с похвальной предусмотрительностью не пытался высказать подобные претензии вслух – горячий нрав Магнебода в сочетании с чудовищной мощью его «Багряного Скитальца» оставляли мало шансов смельчаку на благоприятный исход.
Гримберту потребовалось ощутимое душевное усилие, чтобы превратить кислую гримасу на собственном лице в легкомысленную улыбку.
– Я был вздорным мальчишкой, Магнебод. А ты – брюзжащим тираном, который упивался своей властью. Довольно об этом. Мы оба попортили друг другу в ту пору порядочно крови.
Магнебод тряхнул своей клочковатой бородой.
– Я пытался вырастить из тебя рыцаря, Гримберт. Как того желал твой отец.
– Разумеется. А когда мне пришло время получить свой первый доспех, ты распорядился выдать мне консервную банку, столь ветхую и никчемную, что надо мной еще три года потешались все отцовские рыцари. Как там его звали?.. «Радетель Истины»?
– Но ты переименовал его в «Предрассветного Убийцу», только лишь чтоб досадить мне.
– Черт побери, Магнебод! – вырвалось у Гримберта. – Мне было девять!
Магнебод молча вырвал из рук пробегавшего слуги бутыль с вином и, скусив пробку, одним движением влил в себя добрую четверть модджо
[21]. Так, точно это было дрянное вино из придорожного трактира, а не драгоценный сок миланского «Карпано» по двадцать денье за бутылку.
– Не удивлюсь, если ты нарочно потерял его в том лесу, чтобы отец раскошелился на новый доспех, – пробормотал он, отдуваясь.
Гримберт покачал головой.
– Мне нравилась эта машина. Я был к ней привязан – по-своему. Ладно, довольно. Я могу поверить в то, что господа из Аахена мочатся поутру чистой «кельнской водой»
[22], но только не в то, что мой старший рыцарь в день перед началом военной кампании вздумал предаться совместным воспоминаниям о славных старых деньках.
– В тот раз ты сказал, что выстрелил не нарочно. Досадная случайность. – Магнебод смерил его взглядом тусклых глаз, похожих на потерявшие блеск окуляры рыцарского доспеха, давно не знавшие полировки. – Произвольное срабатывание оружейного привода, так?
– Возможно. Что с того?
– Двумя годами позже майордом твоего отца скоропостижно скончался, впрыснув себе экстракт белладонны вместо настойки опия.
Гримберт пожал плечами.
– Он никогда не отличался должной внимательностью. Неудивительно, что дела Туринской марки при нем были столь запущены, а вместо звона золота из казны доносилось лишь шуршание долговых векселей.
Магнебод, прикончив вторым глотком бутылку, буркнул в покрасневшую от вина бороду:
– Тоже случайность. Как и в тот раз, когда граф Кавур нелепо погиб прямо в бронекапсуле собственного доспеха.
– Стечение досадных обстоятельств, – вздохнул Гримберт. – Уверен, ничего подобного не произошло бы, если б не распустил своих бездельников-оруженосцев. Это их работа – следить за энергосистемой доспеха, не так ли?
– Он получил сорок тысяч вольт прямо в затылок, через нейроштифт, – заметил Магнебод. – Говорят, вместо головы у него на плечах остался кусок угля размером с еловую шишку.
– А еще говорят, что граф Кавур в кругу своих друзей не раз выражал сомнения в том, по праву ли я принял маркграфскую корону. И, более того, уже серьезно задумывался насчет сговора с венецианскими купцами, чтобы те подбросили ему денег на мятеж… Согласись, эта случайность сэкономила много крови мне и моим подданным.
Старый рыцарь осторожно склонил голову.
