– Хочешь вспомнить молодость? – предположил Гримберт с усмешкой. – Надоели вина императорского дворца?
Алафрид неумело погладил его по плечу ломкими старческими пальцами.
– Будь план Лаубера в самом деле так хорош, он бы справился и сам. Однако есть причина, по которой я нахожусь здесь и глотаю чертову радиоактивную пыль. Причина, о которой ты наверняка уже догадался.
– Извини, я…
– Император устал, Гримберт.
* * *
Гримберт нахмурился.
Не так-то просто определить направление ветра, не имея чутких датчиков «Золотого Тура», однако в данном случае он мог бы справиться и без их помощи. Ветер, который был образован морщинистыми губами господина императорского сенешаля, был слишком слаб даже для того, чтоб поколебать походный шатер, но Гримберту невольно захотелось отстраниться. В этом ветре, который он ощутил невесть какими складками души, было что-то тревожное и опасное, точно отзвуки еще не соткавшейся из грозовых облаков бури.
– Мне-то что?
– Император устал, – негромко, но очень весомо повторил Алафрид, заглядывая ему в глаза. – От сифилиса. От пройдох-чиновников. От вечных склок с папскими нунциями и шпионами, от неурожаев, войн, лжепророков, придворных интриганов, которых в Аахене больше, чем ядовитых змей в яме… А еще он устал от вашей грызни с графом Лаубером, которая длится уже двенадцать лет.
– Тринадцать.
– Неважно. Если бы вы были мелкими баронами, ссорящимися из-за спорного виноградника, все было бы куда проще. Я бы приказал разорвать вас обоих на дыбе, выпил бы здешнего вина и отбыл обратно в Аахен трахать императорских гетер и есть свежие персики. Но так уж сложилось, что я вынужден сидеть в этом шатре, наслаждаясь запахом людей, не мывшихся с рождения, но искренне считающих себя рыцарями.
Гримберт прикусил язык. Сенешаль не повысил голоса, не изменился в лице, но за знакомой внешностью дядюшки Алафрида вдруг проглянул другой образ – тяжелый, выплавленный из оружейной стали, образ герцога де Гиеннь. Меча императора.
– Вражда – личное дело каждого. Но ваша вражда уже перешла определенные рамки, за которыми она становится делом не личным, но государственным. Тринадцать лет вы изводите друг друга, точно вздорные соседки. Интриги, саботаж, диверсии, похищения, пытки… Нет такого оружия, которого вы двое не опробовали бы охотно друг на друге. Канцелярия Аахена стонет под непрекращающимся градом ваших кляуз, наветов и взаимных упреков. Лучшие умы его величества вынуждены терять время, разбираясь в ваших хитроумных манипуляциях и заговорах. Но хуже всего…
– Я не….
– Молчи. Докажи, что я не зря считал тебя благоразумным мальчиком, Гримберт. Хуже всего то, что страдает вся Франкская империя. Истощая друг друга, вы истощаете ее силы. Как раз тогда, когда эти силы нужны как никогда. Ваша вражда обходится ей очень дорого. А в последнее время – чрезмерно дорого.
– Если ты хочешь…
Алафрид скрипнул зубами.
– Когда на пороге голодный год, рачительный хозяин урезает траты. И тот скот, который не может принести ни шерсти, ни молока, принесет своему хозяину мясо. Я всегда лучше управлялся с пушками, чем с метафорами, но надеюсь, что ты меня понял. Ради всех нас надеюсь, что понял, мой мальчик.
Гримберт решительно сбросил его руку с плеча, хоть это далось ему не без труда, силы в ней было заключено еще предостаточно.
– Право отмщения на моей стороне, дядюшка Алафрид. Этот человек убил моего отца!
– Мы с твоим отцом были близкими друзьями, Гримберт. Неужели ты думаешь, что я бы смолчал, если бы граф Лаубер имел хоть какое-то отношение к его смерти?
«Да, – захотелось сказать Гримберту. – Смолчал бы. Из-за донорской крови и гормональных коктейлей, которые закачивают в тебя придворные лекари, ты сам не замечаешь, как с годами в тебе остается все меньше Алафрида. И все больше – герцога Гиенньского, императорского сенешаля. Ты так прочно врос в огромный имперский механизм, сросся с его кровеносной и иммунной системами, что уже перестал отделять его от себя. И если бы за спокойствие империи пришлось заплатить смертью моего отца – будь уверен, ты заплатил бы.
Может, и мою голову швырнул бы на весы в качестве довеска, а? Только дело в том, что я умнее своего отца, чтобы позволить использовать себя как разменную монету. В этом ты еще убедишься, дядюшка».
– Тринадцать лет назад кочевники-даны осадили Женеву. Кто пришел на помощь запертому там графу Лауберу?
Алафрид тяжело вздохнул – так, точно слова, которые ему предстояло произнести, весили, самое малое, по квинталу каждое.
– Твой отец. Твой отец пришел ему на помощь.
– У него не было времени собрать большое войско. Дюжина рыцарей маркграфской дружины и несколько сотен наемников-квадов – против двадцати тысяч варваров. Но он двинулся к Женеве, потому что так повелевали его рыцарский долг и союзные обязательства. Он поступил как добрый сосед и христианин.
– Твой отец был храбрейшим человеком, мой мальчик, это признавали даже его враги.
– И что сделал граф Лаубер, вместо того чтоб прийти ему на помощь в этом бою? Он спрятался за крепостными стенами, как слизняк. И наблюдал за тем, как даны берут верх. Как медленно вырезают цвет туринского рыцарства во главе с моим отцом. Возможно, у него еще был шанс отбиться, но его предали наемники-квады. Перешли на сторону данов. И бой превратился в бойню!
Сенешаль качнул головой.
– Ты разбрасываешься обвинениями щедрее, чем снарядами. У графа Лаубера не было достаточно сил, чтобы как-то повлиять на этот бой.
– У него не было достаточно чести! – прорычал Гримберт, с трудом сдерживаясь. – Он спрятался, как трус, и наблюдал за бойней под стенами своего замка!
– Едва ли это облегчит твою боль, но твой отец принял смерть как храбрейший из нас, как герой…
Гримберт рассмеялся. Судя по тому, как дернулось лицо Алафрида, смех вышел злой и неестественный, как скрежет челюстей падальщика.
– Как герой? Даны навалились на него со всех сторон. Он стрелял, пока не опустел боекомплект, а после этого проламывал им головы руками. Его доспех был алым от крови. А потом даны ударили по нему термическим излучателем. Варварское оружие, примитивное и неэффективное. Но его хватило, чтобы мой отец заживо сварился прямо в своей бронекапсуле. Его череп даны еще несколько лет использовали вместо кубка. Фаланги его пальцев эти мерзавцы носили на шеях как оберег от сглаза. Умер, как герой, значит? Думаю, ему было бы приятно услышать это!
Алафрид стиснул зубы, тяжело задышав, и Гримберт невольно подумал о том, что, быть может, был слишком несправедлив в своих подозрениях. Возможно, во много раз латанном старом теле герцога де Гиеннь еще осталось несколько старых клеток того человека, которого он когда-то знал.
– А теперь слушай меня, мальчик мой! – пророкотал сенешаль. – И, черт тебя возьми, слушай повнимательнее, потому что повторяться я не стану. Его величество считает, что ваша надуманная свара длится слишком долго.
