«Еще полчаса, – молил он машину. – Дай мне выбраться из города. На открытом пространстве я смогу оторваться, даже если мне придется порвать силовые кабели и раскрошить дифференциалы. Добраться до походного лагеря. Там почти не осталось рыцарей, но есть слуги, есть понятливый и верный Гунтерих».
О да, Гунтерих.
Его кутильер костьми ляжет, чтобы спасти своего сюзерена, вернувшегося из боя в столь жалком и плачевном виде. Извлечет его разбитое тело из поврежденного доспеха, впрыснет в уставшие жилы благотворный раствор, сотрет въевшуюся кровь.
Он думал, что потерял всех своих верных людей в горящей Арбории, но он совсем забыл про Гунтериха. Вот кому он еще может доверять. Вот кто спасет его.
Обещание, данное ему перед боем, будет исполнено. Он станет рыцарем, как ему обещано, самым доблестным и восславленным рыцарем Туринской марки, которому суждено затмить славу несчастного Магнебода. «Нет, – подумал Гримберт, ощущая, как его полураздавленное тело в мокром от крови, пота и мочи гамбезоне слабо ворочается в недрах бронекапсулы. – Не только рыцарем. Сегодня он станет бароном, потому что я наделю его титулом, возвысив над прочими, и отпишу столько земли, сколько он не сможет обойти в три дня, даже двигаясь крейсерской скоростью в доспехе легкого класса. Доспех он тоже получит. Мы назовем его в честь его мертвого брата, несчастного Аривальда, и…»
«Соберись, – мысленно приказал он себе. – Сейчас не время для сопливых пузырей, нужен план действий».
Добраться до походного лагеря. Там у Лаубера тоже есть люди, но там нет его власти. Там властвует сенешаль, мудрый Алафрид, который убережет его от расправы. Этот мертвоглазый ублюдок был смел там, в клокочущем хаосе Арбории, полагая, что сможет расправиться с соперником без свидетелей, пока все увлечены боем, но тут… Тут это будет расценено как мятеж. Как покушение на жизнь императорского подданного. Как смертельный грех, уязвляющий власть короны и Святого Престола.
Нет, Лаубер, гнилая ты рыбина, тут-то ты и просчитался. Пусть все рыцари Туринского знамени мертвы. Пусть верный Магнебод превратился в кровавую кляксу на мостовой. Но это не конец.
Напротив. Это начало.
Гримберт на миг даже забыл про боль, когда подумал об этом.
Даже если Лауберу каким-то немыслимым чудом удастся вырваться из этого капкана, он все равно обречен. Старые пауки не забывают, как плести свою паутину. И яда, накопленного ими за всю жизнь, хватит не на один укус.
Он снова создаст Туринское знамя. С нуля. Из пепла. Восстановит машины, найдет новых вассалов, обзаведется нужными технологиями. Он сплетет кружево из лести, угроз и посулов, повернув на свою сторону колеблющихся, устрашив неверных, соблазнив неуверенных. И тогда…
Из этих мыслей его вырвал тревожный зуммер «Золотого Тура», бесстрастно рапортующий о новых повреждениях.
Проникающее повреждение боковой броневой плиты.
Критическое падение давления в маслопроводе.
Перегрев оболочки реактора.
Гримберт умолял «Тура» идти вперед. Когда-то могучий и сильный, тот был похож на раненого зверя, ревущего от боли и не разбирающего пути. Его редкие ответные выстрелы почти всегда уходили мимо цели. Осмелевшие рыцари Лаубера, пользуясь этим, сокращали расстояние, уже не осторожничая и не таясь. Хищник опасен, пока у него есть зубы. А «Золотой Тур» уже не был той смертоносной машиной, которая когда-то внушала страх и благоговение всей Франкской империи. Он был куском дребезжащей стали, внутри которой трясся сдавленный со всех сторон комок истекающей страхом и болью человеческой плоти.
Пробитие левой нижней четверти спинной брони, множественные вторичные осколки.
Вышли из строя оба лепестковых клапана правой ноги.
Уничтожен основной торсион.
Критическая дисфункция… Потеря контроля… Отсутствие управления…
«Золотой Тур» не умирал, понял Гримберт. Он уже был мертв. Но он был упрямым и стойким металлическим хищником, даже умерев, он пытался выполнить волю хозяина подобно преданному вассалу. Гримберт то изрыгал страшные богохульства, призывая на голову несчастного «Тура» все адские муки, то умолял, едва не плача, как лучшего друга. «Еще минуту… Нам бы выбраться за стену… Клянусь бородой Святого Петра, я восстановлю тебя. Сделаю еще сильнее и еще могучее. Покрою неувядающей славой. Заложу в Турине новый собор в твою честь. Только продержись, только…»
Городская стена открылась перед ними, соткавшись из клубов дыма, точно мираж. Крепкий многослойный камень, усиленный контрфорсами, надежная старая кладка… У Гримберта не было времени искать ворота. Застонав от натуги, едва не теряя сознание от бьющейся об своды черепа черной боли, он вогнал изувеченное тело «Тура» в нее на полном ходу.
Скрежет стали едва не разорвал барабанные перепонки. По бронированным наплечникам забарабанили камни, где-то сзади с опозданием ухнули голодными совами пушки…
Добыча ускользнула. «Тур» прошел сквозь стену, оставляя за собой опадающий шлейф цементной пыли, и двинулся дальше, полуослепший и не разбирающий дороги. Болезненная эйфория едва не разорвала легкие Гримберта хриплым лающим кашлем.
Он вышел. Выбрался из смертоносной ловушки. Уцелел.
Значит, еще ничего не потеряно. Улыбаясь, Гримберт чувствовал на губах собственную теплую кровь, но сейчас это не имело никакого значения. Он вырвался. Ушел от смерти. Его план не разрушен, а лишь поврежден. Он восстановит все – кропотливо, как паутину. Он увидит Лаубера на плахе. Он…
Мир вдруг без предупреждения пошатнулся в своих небесных устоях. Он сделался мягким и податливым, из него пропали все цвета и звуки, и весь он как-то вдруг поплыл, мягко подворачиваясь, окутываясь угольной непроглядной вуалью…
Гримберт ощутил, как подламываются стальные ноги «Тура», но в сорванном со своих утвержденных Господом креплений мире уже не было направлений, так что он даже не мог понять, падает он или взлетает. Перед ним мелькнул кусок земли с гранитными надолбами, похожими на изъеденных временем языческих идолов, опутанных колючей проволокой.
Ужасающий грохот он ощутил с большим опозданием. Этот грохот еще не размозжил его голову, кости которой и так едва удерживались вместе.
Гримберт ощутил, как весь мир содрогнулся до основания. Содрогнулся и заскрежетал.
«Страшный суд, – пронеслась где-то в сдавленной голове трепещущая, несущая облегчение, мысль. – Вот оно».
Терпение Господне наконец истощилось, и он решил призвать на судилище всех, кто столько лет причинял ему беспокойство. Долго же ему пришлось ждать маркграфа Туринского…
Гримберт не помнил, сколько он лежал, бессмысленно глядя в небо. Все еще закопченное пожаром, оно быстро светлело, но все еще казалось плоским и пустым, как необожженный купол церкви, который еще не успели покрыть росписью. У него ушло очень много времени, чтобы понять – он видит его собственными глазами сквозь пробоину в бронекапсуле, а не мощными сенсорами «Тура».
